Повезло — снимая кандалы, гетманы не обыскали меня. Когда они закончили, стоявшая в дверях Лада спросила:
— Что там за рана, покажи?
Как можно более равнодушно я качнул головой.
— Кровь уже не идет. Она неглубокая, так, царапина.
— На трапе крови было слишком много для простой царапины, — возразила девушка.
— Ну так что? — Я насмешливо глянул на нее и сделал приглашающий жест. — Ты сама затянешь, снимать штаны?
— Я пришлю лекаря. — Лада шагнула в сторону, пропуская охранников, и вышла.
Лязгнул засов, проскрежетал ключ в замке. Наступила тишина, лишь тихо гудели пропеллеры.
Комната, куда меня посадили, находилась у самой кормы. Когда дирижабль поднялся над Редутом, я прижался щекой к стене возле забранного решеткой окна и разглядел башни, медленно уползающие назад. Они быстро исчезли в темноте. Расселина расширялась, склоны росли и все дальше отступали друг от друга.
В отличие от камеры Редута, здесь на полу вместо гнилой соломы лежал ковер — хотя и совсем старый, облезлый. На койке драное одеяло, в углу пустой железный кувшин, в двери — закрытое крышкой квадратное окно. Осмотрев место заключения, я заглянул под койку, потом в окно. Недалеко от дирижабля летела стая белушей, их гладкие спины поблескивали в лунном свете. Вытащив нож, я просунул руку между прутьями и вонзил черный клинок в обшивку гондолы немного ниже окна.
И только успел присесть на койку, как в сопровождении охранников явился лекарь. Он осмотрел рану и ссадины, смазал ногу с запястьями пахучей густой мазью и ушел.
— Дайте мне пить! — крикнул я вслед гетманам.
Вскоре крышка на дверном окошке откинулась наружу, в камеру просунулась рука с кувшином, я взял его, крышка сразу закрылась. В кувшине оказалась теплая вода.
Вверху монотонно рокотал дизель, дирижабль летел быстро, почти не качаясь. Дверь и решетка в ней из железа, а с ним не справится далее плавник катрана. Зато оконная рама из дерева. Выждав недолго, я стал кромсать ее, то и дело оглядываясь и прислушиваясь.
Вскоре мне удалось проделать углубление и добраться до нижнего конца погруженного в древесину прута. Выпив воды, я засучил рукава и снова принялся за дело. Дирижабль летел в темноте. Стало холоднее, ветер порывами задувал в камеру. Сквозь переборки изредка доносились приглушенные команды или шаги по коридору, тогда я втыкал нож в обшивку за окном и быстро садился на койку.
Наконец получилось вырезать узкий прямоугольный брусок. Кинув его за борт, я оглянулся — за дверью было тихо, — положил нож на пол, вцепился в прут и дернул. Дерево хрустнуло, по раме пробежала трещина, и я отшатнулся, взмахнув выломанной железкой.
