— Вечером он будет тута. А живет у Нюрки в конуре.
— У какой Нюрки?
Наконец, я узнал отцов адрес и пошагал туда.
Нюркой оказалась непричесанная морщинистая тетка в каком-то пестром не то платье, не то сарафане. А изба — точно что конура: одна комната, половину которой занимала русская печь, грязно, неприбрано. Два малюсеньких запыленных окошка едва освещали комнату. Отец сидел за столом и что-то хлебал из тарелки. Тетка возилась у печи.
Я поздоровался. Она ответила не очень дружелюбно и вопросительно уставилась на меня. А я глядел на отца. Он продолжал есть, потом поднял голову, взглянув на меня, медленно положил ложку, тихо и неуверенно произнес:
— Коська?..
И тут же вскочил, бросился ко мне, обнял, прижал к себе, повторяя:
— Коська… Коська…
Обернулся к тетке, проговорил возбужденно:
— Нюра, это — Коська. Сынок. Пришел вот…
Тетка ответила не очень радушно:
— Вижу. Не слепая.
Папка суетился вокруг меня, видимо, не зная, что делать. Потом нашелся, произнес торопливо:
— Проходи, Костик… Сынок… Поешь… Идем, идем, не стесняйся. Щи вкусные… Нюра большая мастерица готовить… Я прошел к столу, однако есть отказался.
— Мама в больнице… Знаешь?
— Знаю… на днях сказали тут…
— Попроведать ходил?
Отец замялся, кинул быстрый взгляд в сторону тетки, однако ответил:
— Нет, сынок… Не посмел… Стыдно…
Тетка фыркнула зло и насмешливо:
— Ишь ты, интеллигент — расчувствовался. Стыдно ему! Был он у тебя, этот стыд!
Отец густо покраснел.
— Помолчи, Нюра. Не твой это разговор.
— Шалишь! — выкрикнула тетка. — Мой! И нечего тут. Скажи мальчишке, чтоб не мешал тебе жить. И без того забот хватает.
Отец вспылил:
— Перестань!
Тетка мелко и отрывисто захохотала.
— Ой, ой, распалился холодный самовар. — Но тут же оборвала смех: — Не больно-то разевай рот. А то у меня это быстро: раз-два и за порогом.
Мне было ужасно жалко папку. Худой, плохо выбритый, в дрянной старой рубашке. Но главное, он казался робким, каким-то затюканным, скажет слово и тут же оглядывается на тетку: как она? Я встал и пошел к выходу. Он заторопился, провожая меня. Мы миновали запущенный, обветшавший двор, остановились за покосившимися воротцами. Стояли друг против друга и молчали — говорить было не о чем. Как чужие.
— Ты маму попроведай. Только не сейчас. После, когда окрепнет маленько.
Он поспешно закивал:
— Зайду, обязательно зайду, как же… И снова замолчали.
Я видел, ему очень хотелось что-то сказать или спросить. Я подождал, но он так и не решился.
