Потом – Ташкент. Сразу не полюбила его Роза Францевна, однако ничего не поделаешь: мужа перевели в республиканское министерство культуры, по партийной линии двигали, и ее пристроили. А поселились они сразу в том самом доме, где она теперь осталась одна, среди тех самых вещей, которые теперь приходилось выменивать на еду или просто выбрасывать. Некоторые из них сами пропадали, как будто из жалости, – видимо, боясь ввести хозяйку в замешательство, погрузить в ненужные воспоминания. Даже очень большие вещи: так, за пару дней до отъезда зятя помутилось старинное зеркало, принадлежавшее тетке Георгия, а некогда и первой домовладелице – самой что ни на есть природной княжне, что твоя Джаваха. Княжна была старой девой и не снимала черной вуали, курила трубку с длиннющим, оправленным в бисерные чехольчики чубуком и разводила канареек. Соседские мальчишки по воскресным дням продавали их на Тезиковке, а половину выручки отдавали Надежде Отаровне. Георгий ненадолго пережил тетку: погиб при странных обстоятельствах, в разгар знаменитого «хлопкового дела», – подавился насмерть на министерском торжестве, вроде когда плов ел. Привезли его домой с распахнутым, незакрывающимся ртом, а из глотки торчала баранья косточка, – так и хоронили, прикрыв лицо платком.
Роза Францевна ту косточку, перед тем как заколотили гроб, вынула и сохранила, держала в комоде среди пачек махорки и стопок отрывных календарей. Но и она пропала сразу после ухода Славика, – а ушел ведь он как-то не по-людски, не попрощался даже, чуть ли не в чем был. Может, он и унес кость?…
Еще в девяностые годы дом был полон жизни, не говоря уже о более ранних, благословенных временах, золотых временах, когда и фонтаны на площадях Ташкента били выше и веселее, и официозные розы и парадные канны цвели пышнее, а ирисы и тюльпаны в садике Розы Францевны не переставали радовать ее многочисленных друзей. Луковицами ее снабжал Васильич – «главный ирисовод Ташкента», как его величали близкие и дальние знакомые. В дни цветения каждого из сортов Роза Францевна приглашала полюбоваться ими одноклассников Сергея, единственного внука: были они все как на подбор будущими знаменитостями – «юными гениями», как их величала сама Роза Францевна: Кирилл Ужевский днями не выходил из своей мастерской по соседству – ваял огромные пластилиновые головы Пушкина и Шерлока Холмса, а потом отливал их в свинце; Ваня Игошин объездил полмира как участник международных физических олимпиад; Гриша Фоменко изучал полдюжины древних языков и стоял на пороге важного исторического открытия; а Жорик Бантеев с закрытыми глазами мог собрать компьютер хоть из папиросной бумаги и опутывал Тезиковку загадочными локальными сетями, отчего неоднократно бывал приводим в соответствующие органы, правда, пока городского масштаба. Сам же Сергей считался гением литературным – поэтом-бунтарем, «поэтом в пустыне», гордым и одиноким. Вика развелась с его отцом, когда Сергею шел седьмой год – прямо на изломе эпох, как тогда многим казалось. Славик увлекся каким-то непотребным оккультизмом и – в периоды между запоями – умудрялся издавать множество брошюр о великих посвященных и о собственном внетелесном опыте – и все под грифом полулегального Общества Индии Духа, которое он сам и основал.
