Но Фарида-опа терпела чудачества Рахима: муж – на то он и муж! Приходилось своим «кисля-малякём» жертвовать иногда, даже и в ущерб внукам. Вон у Рустама, младшего, вши сплошные – даже на солярку денег не хватает, потравить их. А у Ферузы, слава Аллаху, только гниды. Но все лучше, чем когда в тебе большой белый глист сидит – вой-вой! Он изнутри все соки сосет и под сердцем скребет, а потом, старики рассказывали, под кожу заползет – там и живет до самой твоей смерти и в могиле тебя окончательно доест. Но такого червя, который под кожей, сейчас уже нет, только старики помнят: у Исмоил-бобо двух родных братьев этим червем изуродовало. А потом русские врачи их спасли, но – вот что значит сам шайтан пометил! – их все равно на войне убило. А Исмоил-бобо, дай Бог ему здоровья, живой остался.
Розу Францевну семья Рахима уважала. Фарида-опа и та с радостью снабжала ее сквашенным продуктом. А все потому, что была когда-то Роза Францевна большим человеком – мавзолеи святых от министерства охраняла (или для министерства, кто их разберет, больших людей-то?). И родилась она не где-нибудь, а в самом Ленинграде, в семье обрусевших немцев, чудом не высланных из города ни в Первую, ни во Вторую мировые. Они и блокаду как-то пережили, отправив девочку в эвакуацию. На берегу Плещеева озера, в Переславле-Залесском, Роза полюбила тихие закаты и силуэты опустевших церквей с их декоративными главками на высоких барабанах, похожих на минаретики, прямо как у мечети на Петроградской стороне. После войны статный красавец-грузин, потомок сванетских князей, аспирант-востоковед, водил ее, восторженную первокурсницу с истфака, по городу и в, казалось бы, насквозь европейских очертаниях зданий находил еле уловимые азиатские мотивы. Когда Роза окончила университет, а Георгий защитил кандидатскую, они поженились и, преисполненные надежд и научных дерзаний, были отправлены в Бухару – город-мечту, город-сказку…
Целую неделю Роза Францевна не выходила из дома, куда их поселили на первое время, и лежала на глиняном полу, накрывшись мокрым полотенцем. Молодожены сделали огромную ошибку, приехав в Бухару в конце июля. Вода в дворовом бассейне-хаyзе была уже перенаселена чуть заметными невооруженным глазом организмами, которые шевелились даже в полотенце. Розе Францевне казалось, это шуршат пески, обступившие город, и шелестят огромные листья чинар, высушенные зноем…
Георгия назначили замдиректора музея-заповедника в бухарской цитадели – Арке, и они переехали прямо туда, в бывший дворец диван-кушбеги, первого визиря эмира бухарского. Дворцом эти неуклюжие темные покои можно было назвать с трудом… Нога осторожно ступала по нескольким слоям пыльных ковров, изъеденных молью. Весь город казался состоящим из загустевшей пыли: сейчас она висит в воздухе охристо-серыми мечетями и медресе, пухлыми минаретами, куполами гробниц и базаров, а налети ветер посильнее – и развеет их по пустыне. На искусственном холме Арка, внутри странного дворца, так непохожего на петербургские, жилось как в колодце – полумрак и прохлада. Только в особо жаркие, редкие дни, когда солнце пропекало его почти насквозь, массивные маслянистые стены начинали источать тонкий аромат плова, старинного плова – на курдючном сале, с фруктами и дичью, – с запахом той самой фазанятины, что каких-то полвека назад пряталась в густых тугаях Заравшана, служивших убежищем и для оленя, и для тигра.
