Идет Ирина по улице, решительная и гордая, на голове корона из белых кос, как туго сплетенный лен. С ней каждый здоровается, и каждому она приветливо отвечает, словно на сердце не боль и горечь — майский мед. Вот и колхозный гараж. Машину Мирона увидела издали. Из-под нее торчали кованые башмаки. «Доброго здоровья», — поздоровалась Ирина. Мирон выполз из-под кузова, вытер ветошью руки. Подумал: «Будет ругать, зачем Балагуру о ее жизни с Кривенко рассказал, когда его из города вез». Но Ирина спросила: «Когда едешь в Синевец?» — «Утром, в восемь. А что?» Оглянулась — никого нет. «Порожняком едешь?» — «Оттуда должен комбикорм привезти». — «Вот и хорошо. Заезжай за мной...»
Рассказала Мирону о своем намерении уехать из Орявчика и попросила: «Смотри не разболтай...»
Телефонный звонок прервал рассказ Пасульского. Кушнирчук говорила отрывистыми фразами:
— Что же делать? Может быть, вызвать областных специалистов?.. Делайте все, чтобы выздоровел...
Положила трубку.
— Балагуру стало хуже.
— Жаль, — огорчился Пасульский. И вернулся к своему рассказу.
На следующий день чуть свет Павел ушел из дома. А ровно в восемь у двора остановилась машина. Мирон, не выключая мотора, быстро погрузил вещи. Вскоре все было готово. Ирина с детьми и небогатыми пожитками покинула Орявчик...
Было воскресенье. Солнце протянуло от окна к кровати медные нити лучей. Прячась от него, Павел подвинулся ближе к стене. С тех пор, как Ирина бросила его, в хате хоть вой — тихо, пусто. А ведь было же: подойдет Ирина, скажет слово-другое, пролепечет непонятное дочь... Да и тот желторотый все трещал: «Вы не мой папа... Мама, дядька Павел опять пьяный...»
Две недели сидел в хате, словно крот, — стыдно было глаза людям показать после отстранения от работы на ферме. Зашел к нему председатель колхоза и ругал и совестил: «Для чего же, Павел, мы тебя на курсах учили?..» Но словом Кривенко не проймешь. Председатель предложил: «Иди ездовым». Дал время подумать. Павел думал сутки — и согласился.
Работа выгодная: тому мешок муки подбросишь с мельницы; тот зовет дров из леса привезти; кому-то огород нужно вспахать, удобрение завезти... Работы — только успевай. И каждый раз звонкая копейка в кармане. Для себя Павел не просил: «Кони работали — овса заработали». Или: «Дышло сломалось — новое нужно». Но никто и не ждал, что Кривенко сделает что-то даром. Клали ему в карман трояк или пятерку, угощали и кормили — один же, кто ему сварит. А если когда и проходил день без калыма, тогда Павел заходил в сельский буфет, брал буханку хлеба, банку рыбных консервов, бутылку вина и шел в свой пустой, неприветливый дом.
