Наутро Поляков сказал Уманской:
— Хватит размениваться по мелочам. У нас есть оптовый покупатель.
Кладовщица и обрадовалась, и испугалась.
— Это сколько же товару понадобится!
— По товару и деньги. Тысячи... да что там тысячами, десятками тысяч пахнет! Представляешь?
— Опасно, Григорий Семенович. Придется еще больше списывать на круглый, а Юлька и так придирается.
— Заинтересуем. Видела, как одевается? А всякие там фигли-мигли? Такая девка деньги любит. Меня другое волнует. Без учетчицы нам не обойтись, вся документация проходит через ее руки. Я против того, чтобы втягивать новых людей, но дело разрастается, стоит рискнуть.
Алла Маковец была, по мысли Уманской, фатально несчастливой особой, потому что недавно без видимых на то причин ее оставил второй муж. Черты лица Аллы были мелкие, словно выполненные по ошибочно уменьшенному масштабу, однако приятные. Портило их то, что они были постоянно мрачными. Полищук отмечала редкостную жадность Маковец: «За копейку глаза выцарапает», — зато главный бухгалтер фабрики не мог нахвалиться ее умением вести складскую документацию.
Разговор Полякова с учетчицей был на удивление коротким.
— А что я с этого буду иметь? — спросила она, даже не дослушав своего начальника до конца.
— Будешь иметь. На все твердая такса.
Кладовщицу кругловязального цеха Полищук решили запугать. Встретив ее с Ниной в обеденный перерыв, Уманская отозвала Юлю в сторону.
— Очень ты весела, девочка, ничего не знаешь, ничего не ведаешь. Как бы плакать не пришлось. Где смех, там и слезы.
Юля удивленно взглянула на нее:
— Вы как цыганка! Может, и ворожить умеете?
— Не до ворожбы. Алка с самого утра из конторки не вылазит.
— Спецификации выписывает. Мороки с ними, сами знаете.
— Знаю, знаю. И еще кое-что знаю. Выписывает она, да только не спецификации. Недостача пряжи большая. Докопалась, зануда, на нашу голову.
— Что-то вы, тетенька, крутите. Я-то тут при чем?
— А при том, что недостача по твоему цеху!
— Как же это? — всполошилась Юля. — Я ж ничего...
— Как бы не так! Думаешь, чистенькая? Ты же доверчивая, как дитя! Что подсунут, то и подписываешь. Теперь по головке не погладят. Не поверят, что без тебя делалось, не надейся.
И Уманская откровенно рассказала, сколько пряжи за последние месяцы попало не в кругловязальный цех, а за фабричные ворота.
— Ой, тетенька, что же делать? Вы же сами давали подписывать, я и подписывала.
— Давала. Я же не отрекаюсь! Обеим перепадет на орехи. А не хочется в тюрьму, ой, как не хочется! У меня же маленькие дети. Да и ты света белого еще не видела... — Уманская приложила к глазам платочек. — Словом, так: Алку я беру на себя. С Григорием Семеновичем посоветуюсь, он человек суровый, но не без сердца. А ты молчок, особенно Сосновской. Она хоть и подружка твоя, а продаст ни за грош. Бог милостив, как-нибудь выкрутимся.
