В сумке с продуктами, которыми ее снабдили тогда Ванины, еще оставались ветчина и хлеб, но она не знала, где та сумка и где вообще ее вещи, может, где-нибудь в больничной кладовой, разыскать их она сможет, только когда разрешат ходить.
Леля с Ксениванной завтракали на подоконнике, Нина их не видела, но к ней долетали запахи колбасы и соленых огурцов.
Нина сунула в рот горелую хлебную корку, стала сосать ее, пробовала уснуть, чтобы быстрее шло время, но не смогла, так и лежала с закрытыми глазами, с набухшей коркой за щекой, от этой корки рот заполнялся кисловатой слюной.
Она стала думать о Саратове, как приедет туда и через несколько дней обязательно сходит на Малую Сергиевскую улицу, где жили они в тридцатые годы. Отец служил начальником артиллерии корпуса, они жили в особняке с широким коридором и большими полупустыми комнатами со светлой казенной мебелью. Тогда еще была жива мама, а Никитка был совсем маленький. Мама переворачивала большую крашеную табуретку кверху ножками, ставила туда, между перекладинами, Нккитку и оставляла на попечение Нины, а сама с Линой уходила на базар. Нина возила табуретку по полу, катала Никитку, он подпрыгивал на толстых коротких ножках и кричал: «Ту-у-у!» Мама и Лина возвращались, нагруженные сумками, приносили продукты на всю неделю, а детям — гостинцы: сладкие рожки и леденцовых петушков на палочке.
Мамы не стало, когда Нина училась в третьем классе. Уехала в деревню, к родителям отца, и не вернулась. Уже и лето кончилось, а ее все не было, Лина ходила заплаканная, отец уехал куда-то, но он часто уезжал, это не удивляло, и как-то Лина не выдержала, сказала:
— Не вернется мамаша, померла она. Уже потом Нина узнала: в те годы в Поволжье был неурожай, голод, мать повезла в деревню муку, заболела тифом и умерла. Отец ездил хоронить, а от детей долго скрывали, пока были силы молчать.
Нина долго не могла смириться со смертью матери, в душе не верила — может, оттого, что мертвую не видела и не хоронила, — все вечерами ждала: откроется дверь, войдет мама и опять тряхнет головой в коротких кудряшках, возьмет гитару и запоет: «Вот вспыхнуло утро-о, румянятся воды-ы…» И снова станет в доме шумно, нестрашно, и тишина забьется в углы…
Нина пыталась представить себе Саратов таким, каким он был в ту пору, но она мало что помнила: памятник Чернышевскому в центре, готическую, острую крышу консерватории, покатые, сбегавшие к Волге улицы, одна из них и называлась Бабушкин взвоз; сад «Липки», где летом по вечерам играл военный духовой оркестр и пахло душистым табаком и мороженым… Улицу Ленина, где жил Виктор, она не помнила, кажется, это недалеко от почтамта, и как от вокзала туда добираться, не знала.
