Я принялся «косить» и всячески увиливать от школы. Несмотря на мать-врача, которая беспощадно пресекала эти мои попытки, время от времени у меня это получалось. Похоже, все школьники знают этот способ «нагнать» себе температуру — зажав градусник подмышкой, нужно очень сильно напрячь все мышцы тела. Тогда минуты через две ртутный столбик послушно подберется к отметке 37. А это значит — домой.
— Чего это ты дрожишь? В нас, группу из пяти детей, нацелился палец школьной фельдшерицы. Ужасное косоглазие, которым наградили ее то-ли мама с папой, то-ли несчастный случай, не позволял нам четко понять к кому именно она обращается. — Ты, ты! — Палец фельдшерицы, покачиваясь, совершал медленные круги вдоль нашей жалкой кучки. Глаза ее при этом, смотрели один в потолок, а второй в стену за нашими спинами. Глядеть на нее было больно. На глаза, буквально, наворачивались слезы. От натуги она всхрапывала и клонила в разные стороны голову, пытаясь, с одной стороны самой получше разглядеть того, к кому она взывала, а с другой, сделать так, чтобы однозначно быть понятой нами, которые понимать ее конечно не хотели, а просто всячески тянули время, только чтобы не возвращаться в класс.
Наконец, до меня дошло, что обращается фельдшерица ко мне. Чего это ты дрожишь? Дрожал я, как нетрудно догадаться от натуги. Изо всех сил напрягая свое хилое, тонкое тело, я просил у небес одного — домой, пожалуйста, домой!
— Ого-го! Держа градусник перед собой, а голову повернув под немыслимым углом, она поцокала, неровно накрашенными, бугристыми губами.
— Да у тебя-же 38, Степанченко! — Спасибо, Господи, или что там вместо тебя! — прошептал я. Как можно быстро я рванул домой. Рвать, однако было особенно некуда — мой дом и школа стояли торец в торец. Нужно было всего-то пройти площадку перед школой, завернуть направо за столовую и преодолеть метров 50 по кленовой аллее вдоль школы. Вот и четвертый подъезд. Мне нужно в первый. Эту дистанцию обычно я преодолевал минуты за две, не больше. Однако сегодня мне что-то не шлось. Таща на отчего-то очень болящих плечах ранец, набитый свинцовыми чушками, я, словно фельдшерица, не мог собрать глаза в кучку. Перспектива все время менялась и танцевали, плавали внизу чьи-то шагающие ноги в перевернутом бинокле. Наверху услышали мою просьбу. Я заболел скарлатиной.
Целый месяц я лежал дома. То есть лежал я дней десять, а потом недели три просто спал до одиннадцати, смотрел по телевизору все подряд и ел всякое вкусное. Лечила меня моя мама. Лечение моей мамы отличалось необыкновенной категоричностью и прямотой. Сухой рукой, пахнущей духами она трогала мой лоб.
