Зашуршала страницами. Так же шуршала пшеница при слабом ветерке.
— Сядь и слушай, — распорядилась Молли.
С улицы донеслись голоса. Это дети смеялись рядом с домом в тени большого виргинского дуба.
Молли стала читать из Библии, то и дело поднимая глаза, чтобы проследить за выражением лица Дрю.
Она стала читать ему из Библии каждый день. На следующей неделе в среду Дрю отправился пешком на почту в соседний город, и там его ждало письмо.
Когда он вернулся домой, его было не узнать. Он протянул письмо Молли и слабым дрожащим голосом пересказал его содержание.
— Мать умерла… во вторник в час дня… сердце…
К этому Дрю Эриксон добавил одно:
— Посади детей в машину, погрузи продукты. Мы едем в Калифорнию.
— Дрю. — Жена не выпускала из рук письмо.
— Ты знаешь сама, на здешних землях плохо родятся зерновые. А теперь посмотри, как у нас вызревает пшеница. Я тебе еще не все рассказал. Она вызревает участками, каждый день понемногу. А сжатая сразу гниет. А на следующее утро сама по себе прорастает и растет дальше. Во вторник на той неделе, когда я срезал этот колос, мне показалось, что коса вонзилась в меня. Я слышал чей-то крик. Голос был точь-в-точь… голос моей матери. И вот это письмо.
— Мы остаемся, — сказала Молли.
— Молли.
— Мы остаемся здесь, где нам обеспечены еда, постели, безбедная и долгая жизнь. Я не хочу, чтобы от моих детей опять остались кожа да кости.
За окнами виднелось голубое небо. На спокойное лицо Молли падал с одной стороны косой луч, зажигая в глазу голубые искры. Под кухонным краном одна за другой медленно набухали сверкающие капли. Их упало четыре или пять, и только тут Дрю хрипло вздохнул. В этом вздохе слышались усталость и отчаяние. Он кивнул, глядя в сторону.
— Ладно. Мы остаемся.
Слабой рукой он поднял косу. Ярко сверкнули процарапанные на металле слова:
КТО ВЛАДЕЕТ МНОЙ — ВЛАДЕЕТ МИРОМ!
— Мы остаемся…
На следующее утро он отправился к могиле старика. В самом ее центре показался из земли молодой побег пшеницы. Это возродился тот колос, прежний стебель, бывший у старика в руке, но только возродившийся.
Дрю заговорил, не получая ответа.
— Ты всю жизнь проработал на этом поле, потому что не мог иначе, и вот пришел день, когда тебе попалась среди стеблей твоя собственная жизнь. Ты знал, что она твоя. Ты ее срезал. Пошел домой, надел костюм, сердце остановилось, и ты умер. Так оно было, правда? Ты передал землю мне, а когда я умру, она должна будет перейти к кому-нибудь другому.
