Не было дня, чтобы он не выходил в поле.
И вверх, и вниз. И вверх, и вниз, и наискось. И вверх, и вниз, и наискось. Вжик-вжик. И вверх, и вниз.
И вверх.
Подумай о старике, как он умер со стеблем пшеницы в руках.
И вниз.
Подумай об этой мертвой земле, земле, населенной пшеницей.
И вверх.
Подумай о том, как чудно, заплатами, она растет.
И вниз.
Подумай…
Желтая волна пшеницы захлестнула его лодыжки. Небо потемнело. Дрю Эриксон согнулся, схватившись за живот и бессмысленно вращая глазами. Мир заколебался.
— Я убил человека! — задыхаясь, прохрипел Дрю, схватился за грудь и упал на колени рядом со скошенным стеблем. — Я убил незнамо сколько…
Небо пошло кругом, как голубая карусель на деревенской ярмарке в Канзасе. Только музыки не было. Один лишь звон в ушах.
Когда Дрю, волоча за собой косу, ввалился в кухню, Молли сидела за голубым кухонным столом и чистила картошку.
— Молли!
В глазах у него стояли слезы, и он едва видел жену.
Она сидела, уронив руки, и ждала, что он скажет.
— Собирай-ка вещи. — Дрю глядел в пол.
— Почему?
— Мы уезжаем, — глухо проговорил он.
— Уезжаем?
— Этот старик. Знаешь, чем он здесь занимался? Я говорю о пшенице, Молли, и о косе. Стоит взмахнуть косой на пшеничном поле, и умирает множество народу. Ты их подкашиваешь, и…
Молли поднялась на ноги, положила нож, сгребла в сторону картошку и мягко, сочувственно проговорила:
— Ты вымотался. Здесь мы живем месяц, а прежде проделали большой путь, недоедали. А ты еще работаешь как проклятый, не пропуская ни дня, вот и вымотался…
— Я слышу в поле голоса, печальные голоса. Просят меня остановиться. Просят не убивать их!
— Дрю!
Он ее не слышал.
— Пшеница растет не так, как надо, не по-людски. Я тебе не говорил. Она какая-то ненормальная.
Жена глядела на Дрю бессмысленными, похожими на голубые стекляшки, глазами.
— Думаешь, я спятил? Но погоди, это еще не все. О боже, помоги мне, Молли, я ведь только что убил свою мать!
— Прекрати! — возмутилась Молли.
— Я срезал стебель и убил ее, я почувствовал, что она умирает, потому-то я и понял…
— Дрю! — Ее злой, испуганный голос прозвучал хлестко, как пощечина. — Заткнись!
— Ох… Молли… — бормотал он.
Коса выпала из его рук и грохнулась на пол. Молли раздраженно ее схватила и поставила в угол.
— Десять лет мы прожили вместе, — сказала она. — Порой во рту маковой росинки не бывало — одна только пыль да молитвы. А теперь, когда нам вдруг посчастливилось, ты взял и не выдержал!
Она принесла из гостиной Библию.
