Кончился экзамен истории, сошла страшная латынь, на которой расходившаяся Шавка, почуяв свою неограниченную власть, «срезал» чуть ли не половину класса. Двойки так и посыпались, как из рога изобилия, на злосчастные головы классиков.
Срезался Каменский, срезался Соврадзе, схватил по латыни «пару» и Самсон-Бабаев.
— Соврашка! Ты что же делать-то будешь? — искренно сокрушались вокруг него ариане.
— Что дэлать буду? — невозмутимо отзывался армянин. — Первое дэло, Шавку вздую на улыце, а потом в Тыфлыс поеду и духан[11] открою… Мылосты просым!
— Дело! — иронизировали гимназисты. — А ты, Миша? — обращались они к своему любимцу.
— А я, братцы вы мои, улечу, свободный, на Рейн… Там, говорят, скала Лорлеи — чудо!.. Пальчики оближешь… Зарисовывать буду… И развалины старых замков… тоже, я вам доложу, латыни не чета. Влечет меня туда неведомая сила! — Неожиданно зазвучал его красивый тенор. — А осенью «bonjour» comment allez vous?[12] в университетском коридоре тут как тут.
— Ху-до-ж-ник! — дружески хлопали его по плечу товарищи.
— А я, господа, на лето в чемпионы! — неожиданно пробасил Самсон.
— Что? Что такое? — так и посыпалось на него со всех сторон.
— В борцы, в сад, на летнюю сцену контракт подпишу. А не то батька в магазин упрячет, пока что до университета — сахаром, чаем торговать. Слуга покорный! — лучше в борцы.
— Шавку бы тебе в противники! — засмеялся кто-то.
— Сокру-ш-шу! — страшно поводя глазами, зарычал Самсон.
Классики хохотали.
Прошла злополучная латынь. Прошла словесность. Божья Коровка осталась на высоте своего призвания… Насколько у Шавки балльник пестрел парами, настолько у благодушного Андрея Павловича он красиво разукрасился «пятерками». Даже злополучному «мурзе» поставили три с минусом вместо единицы, когда на вопрос ассистента, почему плакала Ярославна в «Слове о полку Игореве», черноглазый армянин, не задумываясь ни на минуту, брякнул:
— А потому и плакала, что плакать хотэлось… Извэстное дэло — баба была!
После экзамена, когда экзаменаторы покинули зал, еще раз напомнил Алексей Петрович Рагозин о том, что его квартира, его самовар, тарелка щей и кусок мяса всегда к услугам жаждущих и алчущих будущих студиозов.
И снова будущие студиозы, словно обезумев, орали «славу» и бережно качали на руках своего любимого преподавателя.
Наконец наступил последний экзамен — математики.
Молоденький миловидный учитель, прозванный «мармеладкой» за свою слащавую внешность, влюбленный до смешного в свой предмет, говорил постоянно:
