— Г. Радин, отвечайте-с…
От стола отходил Бандуров, сияющий, красный, натыкающийся от восторга на встречные парты по пути. Он чувствовал себя счастливейшим из смертных. Хронологию его не спросили. Хронология осталась за флагом, по выражению ариан.
Юрий встряхнулся и заговорил. Спокойный, уверенный в себе и в своих знаниях, несколько усталый от пережитых волнений за последнее время, он отвечал прекрасно, свободно и легко. Его «высокопревосходительство» слушал его с большим вниманием, блаженно улыбался и покачивал в такт словам головою.
— Точно Кисточка наш, Ватрушин, кивает, — произнес мысленно Юрий и чуть-чуть улыбнулся.
— Довольно-с. Великолепно. Впрочем, я и не ожидал от вас иного ответа! — произнес Гном-историк, лаская Юрия благодарным, сияющим взглядом.
— Прекрасный ответ. Как фамилия? — точно просыпаясь от розового сна, протянуло его высокопревосходительство. Мотор почтительно склонился к сиятельному уху и прошептал сановнику фамилию Юрия.
Тот взял карандаш и начертал жирную пятерку на экзаменационном балльнике против фамилии юноши. Потом директор снова нагнулся и снова зашептал что-то на ухо старичку.
Сиятельные брови его высокопревосходительства поднялись и сановник протянул изумленное «у-у?» И так взглянул на Юрия, точно перед ним был не Радин, ученик восьмого класса №-ой гимназии, а бенгальский тигр или ему подобное чудовище из диких лесов.
— Обо мне говорят… Про маму… Что я из-за ее поездки университет бросил! — вихрем пронеслось в голове, и он сжал зубы, заскрипев ими от нравственной боли.
— И чего в чужую душу врываются! — запротестовало его сильно, разом, вдруг забившееся сердце. Между тем сановник еще раз окинул его глазами и, снова обмакнув перо, поставил подле его пятерки жирный и сочный, крупных размеров, крест. Потом благодушно кивнул и, улыбнувшись ласково, процедил тягуче:
— Можете идти, я доволен… Я очень доволен вашим ответом, молодой человек.
Обласканный, но не радостный Радин пошел от стола. Маленький Флуг занял его место. Горячо и возбужденно доказывал юноша-еврей значение крестьянского раскрепощения 61-го года… Как всегда, волнуясь и горячась, он своей образной, красочной речью увлек слушателей. Его глаза горели… Нежный голос вибрировал, черные стрельчатые ресницы вздрагивали. Чахоточный румянец играл на впалых щеках…
Его похвалили тоже и отпустили с миром.
— Господин Каменский и господин Соврадзе! — прозвучало зловеще среди наступившей тишины.
Миша вскочил.
