Такую же покорную усталость Женька часто видел в походах на лицах своих товарищей. Победа… О ней, наверное, потом без конца будут говорить — из века в век: великая война, героическая! Но забудется одно, что героические победы делаются не вдохновенными, а усталыми — предельно усталыми! — людьми.
— Все ли в сборе?
— Аниски Петуховой нету. Поленница у нее заваливается, так подпирает, чтоб на детишек не порушилась.
— Ждать не станем, пусть нагоняет. Пошли, бабоньки.
— Что ж, пошли…
Вечером дома их ждал опухший от пересыпа Кирилл. Незавидный был у него отпуск — весь день в четырех стенах, в обществе больной старухи, даже бутылочку распить толком не с кем. Кирилл ждал с мутной поллитровкой на столе и с известием на устах.
Оказывается, в деревне был Божеумов, прошелся по амбарам с кладовщицей, уехал… Странно — не завернул на ток, не встретился ни с председателем, ни с Женькой, не расспросил, не указал. Был да нет, мелькнул тенью. Что-то тут неспроста.
Женька выпил полстакана запашистого, что скипидар, самогона — пьян не стал, а сердит, пожалуй.
— Фомич, не кажется тебе, что я тут лишний? — спросил он.
— Объясни на пальцах, милок, что-то не уразумел, — попросил Адриан Фомич.
— Ты без меня этот хлеб не домолотишь?
— Домолочу.
— И сдашь?
— Сдам. Не спрячу.
— Тогда я зачем?
— Это тебе лучше, парень, знать.
— А вот не знаю, не знаю, почему я послан следить за тобой, за бабами? Я честней вас? Я больше вашего конца войны хочу? Иль вы уж без меня фронту не захотите помочь?
Кирилл хмыкнул осуждающе:
— Разговорчики. С такими и докатиться можно.
— Куда?
— К полному беспорядку. Порядок–то, братец, на старшинстве стоит. Он, — Кирилл указал перстом на Адриана Фомича, — над бабами старший, — ты — над ним, а этот, что сегодня тут мелькнул, — над тобой. Все честны, спору нет, а порядочек требует — не пускай на самотек, проверь как следует. И усердная лошадка без вожжей воз заваливает. Так–то.
— А ты не казнись, парень, — заговорил Адриан Фомич. — Ты ведь тут не только следишь да высматриваешь, — мол, не прячет ли старик председатель что в рукав. Ты и помогаешь мне, право. Вон ты как баб раскачал добрым словом.
— Их раскачал, а сам сбегу на сторону. Будете вы тут без меня качаться от травки.
— Не впервой, докачаемся, сам же говорил — конец недалече. Ты мне — подпора, даже не ждал такой — с душой и пониманием, да тут твой старшой вынырнул. Он поймет ли — вот вопросец.
— Божеумов?.. Что он?..
— Капка–кладовщица успела мне шепнуть: пшеничку–то нашу, весеннюю, углядел. Помнишь ли, показывал тебе?
