— Собака–то почище меня будет. Вошой тебе могу натрясти.
— Что ж делать, раз гость такой набежал. Не спать же тебе на земле, под дождичком.
— Сведи на конюшню вместе с лошадью. Самое таковское для меня место.
— Полно, нужда. Уж как–нибудь со своими вошками у порога перебудешь. Не топить же баню сейчас. Не чумной… Уж как–нибудь… Пошли!
Над столом висела керосиновая лампа–пятилинейка, на расколотом стекле ржавый пластырек из клочка газеты. На столе самовар, раздутый, ведерный, с царскими медалями на боку, должно быть, служивший еще деду хозяина. И широкое деревянное блюдо с дымящейся картошкой в мундире…
Женька выложил на стол свои припасы — полбуханки сельповского хлеба, тяжелого, непропеченного, но зато чисто ржаного, не мешанного ни с мякиной, ни с куглиной, в бумажном кулечке крошащийся маргарин, десяток кусков сахара–рафинада.
Адриан Фомич отрезал от полбуханки два ломтя, на каждый положил по куску сахара. Один ломоть отдал мальчугану, внуку, такому же костисто вытянутому, с голубенькой тонкой шеей, белобрысому. Другой ломоть отнес сам на печь больной старухе:
— Нут–ко, хворая, полакомься.
Женька поинтересовался:
— Давно женка свалилась?
— Да нет, не жена, — нехотя ответил Адриан Фомич. — Жена–то у меня померла, как на сына похоронную получили.
— Верно, сокол, верно! Спроси–ка его — кто я ему? Кто?! — раздалось с печи.
— Ну, заведет сейчас, — поморщился хозяин.
— Не мать, не теща, — седьмая вода на киселе, да и то есть ли, — старуха, припав виском к кирпичам, глядела вниз темными блестящими глазами, говорила же бойко, даже со страстной, надрывной силой. — Чужая я им, как есть чужая! А вот к себе забрали — ледащую. Кормят, греют, обиходит, а спроси, добрый человек, почто?.. Какая корысть с меня?
— Да ладно тебе, Пелагея. Думаешь, интересно кому слушать тебя?
— Чего ладно–то, чего ладно! От себя ж куски отрываете. Смотри–ка — хлебушка чистого да сахарку передал. А сам?,. Сам–то небось забыл, какой скус у сахару. Сам–то посовестится глазом поглядеть на сахарок–то. А на меня ли добро тратить? Меня в нужник кинуть полезно…
— Вечно недовольна, устроена уж так.
— Недовольна! Истинно! Тем, любой, что никто не видит, какой ты! Слепы люди! — Больная по–прежнему не подымала головы, но запавшие глаза дико и гордо блестели, и в голосе слышался негодующий вызов, словно не Адриан Фомич, а она сама свершила непостижимый подвиг добра.
— Соседка наша, одна–одинешенька… — пояснил Адриан Фомич Женьке, — не глядеть же, как умирает под боком. А попробуй–ка содержать ее на стороне — избу топи, по ночам к ней через улицу бегай, так вот к себе прибрали, удобнее. А она никак не успокоится…
