Стоило мне только подумать о чем-нибудь грустном, и слезы сами собой градом катились из глаз. Со временем я научился разнообразить представления художественными трелями, то есть нарастающими завываниями, чередуя их с многообещающими, захватывающими паузами. В моем арсенале имелись все средства — от тяжких вздохов и горьких стенаний до истерических воплей и припадков ярости. Я научился координировать темп всхлипов и мелодию завываний так, что они сливались в одну замечательную симфонию. Я мог довести истерику до самой высокой ноты, чтобы тут же снова спуститься на тихие и низкие причитания. Иногда я долго и нудно бормотал что-то себе под нос — публика просто с ума сходила, томясь ожиданием, — а потом вдруг разражался протяжным воем раненого тюленя.
Успех. Химериады целиком и полностью были в моих руках. С каждым вечером овации становились все громче, продолжительнее и фанатичнее. Лесные духи осыпали меня цветами, чуть не душили пышными венками и буквально заваливали ягодами и фруктами — неудивительно, что я все больше и больше привыкал к своей роли и она начинала мне даже нравиться. Когда стоишь в свете огней рампы и слышишь восторженные крики публики (пусть даже это тусклый фосфорический свет прозрачных тел химериад и их невнятный, таинственный вой), нетрудно потерять голову. Не следует забывать, что в те времена я был еще очень молод — это была всего лишь вторая моя жизнь.
Вскоре мои концерты снискали мне невероятную славу, и я, как и полагается примадонне, начал капризничать. Если публика, к примеру, аплодировала не слишком бурно, я просто вставал и уходил со сцены, не проронив ни звука. Иногда я специально симулировал приступ мигрени, чтобы отложить выступление и помучить химериад. Я сделался очень противным, почти таким же противным, как они. Я начал даже подражать их отвратительному пению, пытаясь копировать жуткие звуки. Сначала я спал отдельно ото всех под открытым небом, но потом уже не гнушался общества моих зеленых друзей и залезал вместе с ними на ночлег в катакомбы древесных завалов. Я сладко спал, устроившись в самом центре гудящей стаи, и мне снились кошмарные сны химериад. Вскоре я, как и они, насквозь пропах древесной гнилью и стал даже немного светиться в темноте, поскольку мой мех впитал их фосфоресцирующий газ. Мало того, я даже стал учиться ходить по воде, чтобы сопровождать лесных духов во время ночной охоты, — правда, вскоре от этой затеи пришлось отказаться, после того как я раз чуть не утоп в болоте.
