Шон посмотрел на здоровенные механические часы — настоящий антиквариат, подарок Тая. Он провел ладонью по выбритой щеке, задумчиво глядя на огромный валун.
— Итан… Я даже не знаю, как начать. Я тебя обидел сегодня, да?
— Совсем нет, — честно и серьезно сказал я.
— Все равно. Я потом все думал… Зря я так сказал. Вообще все. И про того мальчика, и про то, что не хочу тебя видеть. Ты же понял, что это не так. Просто понимаешь… Я даже не знаю, как сказать. Ну… не то чтобы я не хочу тебя видеть. Нет. Я тебя очень люблю, какой бы сволочью ты ни был. Ты знаешь…
— Да я понимаю, Шон, — встал я, посмотрел на друга и улыбнулся. — Я правда тебя понимаю. Ты теперь с Мартиной, и вообще. Закончилось уже то время, я понимаю. Только ты зря все-таки так на Дэмиэна. Он, между прочим, все слышал.
— Прости. Я сгоряча. Я же знаю, что ты никогда бы ничего подобного не сделал.
— Никогда, — тихо усмехнулся я. — Не знаю. Не знаю, что бы я сделал лет пять назад.
Шон ничего мне не сказал. Я понял, что разговор наш зайдет в тупик, не начавшись, если я буду говорить о таком. И я сказал:
— Помнишь еще тот стишок?
— Какой стишок?
— Ну, тот. Где каждый выбирает для себя…
— А, этот… Ух ничего себе ты помнишь.
— Я все помню, Шон, — улыбнулся я. — И оранжевое лето тоже помню. Помнишь, как Тай говорил, что будет еще оранжевое лето? Мы с тобой тогда только встретились. В столовой, по-моему, да? А потом он к тебе заходил ночью. А мы с тобой не спали тогда, помнишь?
Шон кивнул.
— Конечно… Жалко его. Так и не было у него больше оранжевого лета. Ну почему все самые лучшие умирают так рано? — грустно сказал Шон. Я посмотрел в землю. Это было абсолютно точно и совершенно не справедливо.
— Откуда ты знаешь? Может, потом — тоже лето, — попытался я поспорить. — Вечное лето. И все, кого ты любишь — рядом.
— Может. Только плохо, что те, кого ты любишь, остаются и здесь тоже.
Тай был директором интерната, в котором мы с Шоном жили когда-то, горой держась друг за друга. В то время мы были так нужны друг другу, как никто и никогда, наверное, не был кому-то нужен. Мы лежали рядом на продавленных кроватях и сжимали зубами подушки, чтобы не заплакать. Мы тогда еще думали, что нет ничего хуже казенных стен страшного дома с таким же страшным названием — интернат.
Сейчас я твердо мог сказать, что есть вещи намного хуже, а в интернате я скоро почувствовал себя как дома, и вообще там оказалось вовсе не так уж плохо. Возможно, одной из причин этого был Тай — веселый заводной мужчина средних лет и совершенно мальчишеских наклонностей. Он красил с ребятами стены и заборы, устраивал праздники и представления, ходил с нами на яхте несколько дней, учил нас делать табуретки и полки на уроках труда, возился с малышами, и чего только не делал для того, чтобы его воспитанникам не было скучно. Не было человека, который бы не любил Тая в интернате.
