Через несколько минут прапорщик был на батарее. В предутренней тишине при свете горящих пальников серьезно глядели лица солдат, грозно темнели пушки. Зарядные ящики стояли раскрыты.
Батарея была в полной боевой готовности. Но из штаба никаких сообщений не поступало. Только на рассвете к Щеголеву прибежал запыхавшийся посыльный.
— Извольте принять пакет, ваше благородие. Был у вас дома, ваше благородие, сказали, что вы здесь, вот и прибежал...
Прапорщик схватил пакет, одним движением вскрыл его. Это был приказ, запрещающий кораблям выходить из гавани.
— Наконец-то!— сказал Щеголев. — Жаль, что поздно наши спохватились. Многие ночью ушли.
С утра на батарее стало появляться высокое начальство. Прибыл даже генерал Сакен. Осмотрел батарею, остался доволен.
— Ваша и Третья батареи находятся в прекрасном состоянии. Вижу, что оба командира достойны высокого звания русского офицера.
Походил возле пушек, осеняя каждую крестным знаменьем, и уехал.
— Ну, зарядил генерал пушки святостью, — пошутил кто-то из солдат, — теперь не бойся!
От адъютантов прапорщик узнал, что поздно вечером фельдъегерь[5] привез царский манифест о разрыве дипломатических отношений с Англией и Францией, а также приказ о наложении эмбарго[6] на суда, принадлежащие этим державам.
Хотя разрыв дипломатических отношений еще не означал войны, но в городе это было воспринято именно так.
На улицах появилось множество военных — шли на Бессарабию войска. Местное население окружало их вниманием и заботой. За отсутствием казарм, командование размещало солдат и офицеров по квартирам. Хозяева, особенно те, кто попроще, встречали их радушно и гостеприимно.
— Как же, — говорили, — не поделиться с солдатиками? Чем богаты, тем и рады. Ведь они защитники наши! На них вся надежда!
В порту сразу стало тихо. Толпы грузчиков целыми днями сидели на пристанях, ожидая работы, а ее не было. Поговаривали, что в скором времени все запасы зерна будут из Одессы вывезены из опасения, что они могут попасть в руки неприятеля, если тому удастся высадиться и занять город. Жизнь с каждым днем становилась трудней. Многие шлю работать к Сакену только за харчи.
А в домах богачей каждый день играла музыка, в ярко освещенные окна видно было, как кружились пары, слышались пьяные крики. Каждый день кто-нибудь давал бал, стараясь во всем превзойти своих предшественников.
Озлобленно глядели простолюдины на эти дома, на проносившихся рысаков, на десятки экипажей, стоявших по ночам у подъездов.
