— А скажи, братец, где тут батарея?
В душе его теплилась еще какая-то надежда: а вдруг он ошибся и его батарея не здесь.
— Да это же она и есть, — кивнул солдат на насыпи.
— Это и есть Шестая батарея?
— Так точно!
— А где же укрепления, пушки?
— Не могу знать!
— А прислуга батареи?
— Прислуга здесь, — указал солдат на будку. — Эй, ребята! Вылезайте, их благородие требуют.
Из будки один за другим вылезли три солдата и пристроились к первому.
— Это вся батарейная прислуга? Что же вы тут делаете? Чаек караулите?
Самый молодой из солдат расплылся в улыбке. Но усатый резко оборвал его.
— Чего зубы скалишь! — И строго Щеголеву:— Никак нет, ваше благородие, чаек мы не караулим; мы есть солдаты четырнадцатой артиллерийской бригады, поставлены здесь для несения царской службы...
Щеголеву стало стыдно за свое замечание о чайках. Он спросил:
— Что же все-таки вы тут делаете?
— Командира своего дожидаемся. Утречком сегодня унтер приказал идти на Шестую и дожидаться командира. А кто он будет и откуда, того не сказывал. Вот мы тут и сидим. А вы, извиняюсь, кто будете, ваше благородие?
— А я, братцы, и есть ваш командир.
Солдаты оживились.
— То-то мы смотрим, чего это ваше благородие батареей интересуетесь.
Внезапно из будки вылез еще один человек, одетый в матросскую одежду, с солдатскими усами.
Подойдя поближе, человек вытянулся и отрекомендовался:
— Отставной фейерверкер[2], ныне служитель одесской таможни Осип Ахлупин. Мы, ваше благородие, тут неподалеку живем, так я часто на молу бываю, рыбку ловлю; лодки своей не имею — так я отсюдова.
Открытое лицо отставного солдата понравилось прапорщику.
— Может быть, ты, как местный житель, объяснишь нам, куда пушки девались, где укрепления и вообще что тут такое?
— Не извольте сомневаться, господин прапорщик, это самая настоящая батарея и есть. Только с тех пор, как ее укрепляли, тринадцать лет прошло.
— Неужели тринадцать лет на батарее ничего не делали?
— Так точно, ничего. Я тут уже двадцать лет живу, все знаю... Были и мерлоны насыпаны, но их ветром сдуло да волной посмывало.
Щеголев оглянулся на кучи камня. Трудно было представить, что когда-то это были мерлоны.
— Лафетики тоже тринадцать лет под дождем и солнышком стоят, — продолжал Ахлупин. — А известно, дерево этого не любит... Оно бережного обращения требует... Вот и пропало.
— Ну, а пушки?
— Про пушки не знаю. Того не упомню, чтобы они тут были. Сказывали, что в прошлую турецкую кампанию пушки тут стояли, а куда потом делись — не знаю. Должно, увезли куда-то.
