Не помню, почему мы не разгрузились сразу после этого на Смородинском спуске. Это самое идеальное место из всех, какие мы использовали за все восемь лет во всех трех городах, причем нашел его тоже я, чем горжусь. По какой–то, уже забытой причине нам пришлось это делать в самом «Пролеске». К счастью, там нашлось бунгало и для нас. В те годы в мотеле поселяли своих лишь при условии, что не все места были заняты иностранцами. Это сейчас иностранцев обслуживают без малейшего трепета, при Совке же все обстояло иначе.
Как бы то ни было, место для нас, повторяю, нашлось, и недалеко от англичанина. Однако перетащить незаметно несколько сумок из одного бунгало в другое оказалось почти невозможной задачей. Мы сумели это сделать только сутки с лишним спустя, да и то лишь около пяти утра. На прощание англичанин, славный, в сущности, парень, запоздало вручил нам рутинный пакет, где наряду с неизменными рубашками (видимо, их, снаряжая посланца в дорогу, люди Фолькерта вручали каждому в обязательном порядке) и растворимым кофе, была большая банка арахисового масла. С тех пор я стойкий поклонник этого продукта.
Должен заметить, что у нас помимо рубашек накапливались невероятные количества сумок, иногда очень хороших, чересплечных, дорогого вида, с массой молний. Всегда накапливались калькуляторы, снабженные еще и алфавитной клавиатурой, их передавали с запасом. Первые годы было также изобилие витаминов, кофе, сухих сливок, датских печений в круглых жестяных коробках.
Съестное пополняло домашний стол, а вот сумки, рубашки, майки, ручки, записные книжки, калькуляторы постоянно дарились знакомым. Не знаю, что они о нас думали. Ничего хорошего, подозреваю.
Приятель, которому я подарил превосходный кожано–брезентовый сак, с какими путешествовали коммивояжеры чеховских времен, сначала обиделся просто так, на всякий случай, а через какое–то время нашел повод и вовсе рассориться со мной. Возможно, виноват я сам. Допускаю, что я пожалел о подарке, а он прочел мои мысли.
С какого–то времени гостинцы нам вручать перестали, видимо, из–за недостаточной проработанности этой части легенды. Кажется, забывчивый англичанин был последним дароносцем. По–моему, начиная с восемьдесят пятого года гостинцев больше не было. В опознавательных пакетах, с которыми чужеземцы приходили на встречи, они таскали что–то свое. Впрочем, иногда они делали нам подарки по собственному почину. Один голландец, по имени Дольф (помню, я переспросил: «Адольф?»), уже после того, как мы распрощались — дело было на улице Дмитриевского в Москве, — вдруг догнал меня и сунул в руки дивное изделие из серой овечьей шерсти, связанное его женой перед самой поездкой. Я затрудняюсь подобрать ему название. По устройству это была кофта на пуговицах (огромных), застегивающаяся на мужскую сторону и рассчитанная на человека трехметрового роста и весом не менее пятнадцати пудов. Допускаю, что жена Дольфа такими представляла себе русских. Эта вязаная доха тихо живет у нас в шкафу и сегодня.
