Послевоенный период разочаровал Мориса. Работа в «Симке» наскучила ему. Кутюрье, которому повезло с ординатурой, убедил его перейти вместе с ним в клинику Тальбо, чтобы работать в его группе и специализироваться. Возможно, — Мари Ламбер дала мне это понять, — я слишком ожесточенно возражала против его решения десять лет назад. Быть может, я и чересчур явно показывала, что в глубине сердца так и не примирилась. Но этого недостаточно, чтобы разлюбить. Какова действительная связь между переменой в его жизни и переменой чувств?
Она спрашивала меня, часто ли он упрекал меня в чем-то, критиковал? О, между нами бывали ссоры — мы оба вспыльчивы. Но до серьезных разногласий никогда не доходило. По крайней мере, я так считаю. Наша интимная жизнь? Я не знаю, в какой именно момент в ней исчезла прежняя пылкость. Кто из нас пресытился первым? Случалось, меня задевало его безразличие — отсюда мой флирт с Килланом. Быть может, причина его разочарования — в моей холодности? Мне она кажется второстепенной. Этим можно объяснить его связи с другими женщинами, но не утрату привязанности ко мне. И не его влюбленность в Ноэли.
Почему именно она? Если бы по крайней мере она была, действительно, молода или отличалась необыкновенным умом, — я бы поняла. Я бы страдала, но поняла бы. Ей тридцать восемь лет, она привлекательна, не более того, и в высшей степени поверхностна. Тогда почему же? Я сказала Мари Ламбер:
— Я убеждена, что я лучше ее. Она улыбнулась:
— Дело не в этом.
В чем же? Кроме новизны и красивого тела, что такое может Ноэли дать Морису, чего не могу ему дать я? Она сказала:
— Мы никогда не можем понять любовь другого. Но я убеждена в одном, хотя плохо сумею объяснить это: отношение Мориса ко мне идет из глубины его существа, все главное в нем вложено в это отношение, и разрушить его невозможно. Чувства, связывающие его с Ноэли, поверхностны: каждый из них мог бы полюбить кого-то другого. А Морис и я — мы спаяны накрепко. Но, оказывается, моя ошибка именно в том, что я считала мои отношения с Морисом нерушимыми, а он их разрушил. В чем же, когда я ее допустила? Быть может, это лишь увлечение, принявшее вид страсти, и оно рассеется? Ах, эти проблески надежды! Они вонзаются время от времени в сердце, подобно занозам. Они больнее самого отчаяния.
Есть еще один вопрос, который все вертится в моей голове и на который он так и не ответил. Почему он заговорил об этом именно теперь, а не раньше? Он был обязан предупредить меня. Я бы тоже заводила интрижки. Пошла бы работать. Восемь лет назад у меня хватило бы мужества действовать. И не было бы вокруг этой пустоты. Мари Ламбер особенно поразило то, что своим молчанием Морис лишал меня возможности встретить разрыв во всеоружии. Как только он усомнился в своих чувствах, он обязан был внушить мне необходимость строить свою жизнь самостоятельно, независимо от него. Она, как и я, предполагает, что Морис молчал, чтобы в присутствии дочерей не нарушать спокойствия семейного очага. Когда, после его первых признаний, я порадовалась отсутствию Люсьенны, я ошибалась, ибо это не было случайностью. Но ведь это чудовищно: бросить меня именно в тот момент, когда дочери уже не со мной.
