— Послушай, я не думал всего того, что сказал. Но ты так несправедлива, что и меня заставляешь быть несправедливым!
Да, он изменял мне, это правда. Но он не переставал дорожить мною. Я попросила его уйти. Я была без сил. Я пыталась осмыслить эту сцену, отделить правду от лжи. Мне вспомнился один эпизод. Это было три года назад. Я вернулась домой, когда он меня не ждал. Он смеялся в телефон таким хорошо знакомым мне нежным смехом сопричастности. Слов я не слышала— только эта нежность сопричастности. Земля ушла у меня из-под ног: я попала в другую жизнь, где Морис, видимо, обманывал меня — мне стало больно до крика. Я стремительно подошла к нему:
— С кем ты разговариваешь?
— С моей медсестрой.
— Ты говоришь с ней — как близкий друг.
— Ах, это очаровательная девушка. Я ее обожаю, — сказал он с великолепной естественностью.
И я снова оказалась в своей прежней жизни, рядом с человеком, который меня любит. Впрочем, если бы даже я увидела его в постели с женщиной, я бы не поверила своим глазам. (А воспоминание — вот оно, ничуть не стерлось и так же больно.) Он жил с этими женщинами, но правда ли, что он меня больше не любит? И есть ли справедливость в его упреках? Откуда эта жестокая фраза по поводу девочек? Я так горда тем, что они преуспевают — каждая по-своему, в соответствии со склонностями. Призванием Колетты был, как и у меня, семейный очаг. Во имя чего стала бы я ей препятствовать? Люсьенна хотела самостоятельно встать на ноги — я ей не мешала. Откуда в Морисе столько несправедливой злости? У меня болит голова, и я совсем как потерянная.
Я позвонила Колетте. Она только что ушла от меня: уже полночь. Лучше мне стало после ее прихода, хуже ли — я уже не понимаю, что хорошо, что плохо. Нет, я не была ни деспотичной собственницей, ни навязчивой. Она с жаром уверяла меня, что я идеальная мать и что у нас было полное взаимопонимание. Она пришла в негодование:
— Я считаю отвратительным, что папа наговорил тебе все это.
Она слишком хочет успокоить меня. Люсьенна со своей резкой откровенностью объяснила бы мне все гораздо объективнее. Я несколько часов проговорила с Колеттой, но ни к чему не пришла. Я зашла в тупик. Если Морис такой мерзавец, значит, любя его, я загубила свою жизнь. Но, может быть, были причины для того, чтобы жизнь со мной стала ему несносна? Тогда я должна считать себя отвратительной и достойной презрения, даже не зная почему. И то и другое невыносимо.
Среда, 2 декабря.
