– А я ставлю свой левый глаз, что этого не будет, – сказала ей Милагрос, которую развеселила такая ставка. Потом она подошла к письменному столу и порылась в ящике Диего.
– Вот, возьми, – сказала она, протягивая запечатанный конверт, подписанный для нее Даниэлем. – Кто тебя теперь сможет защитить от жизни?
Спор Милагрос с семейством Саури накануне, когда Эмилия оставила их, касался этого письма. Все трое знали, о чем оно, потому что вместе с ним они получили письмо доктора Куэнки с его разъяснениями. Когда они догадались в общем о содержании письма, то решили не отдавать его Эмилии как можно дольше. А Милагрос как раз пыталась доказать им, что солнце пальцем не закроешь, особенно если этот палец дрожит, но Хосефе удалось убедить ее, что самое лучшее пока – подождать.
Единственное, что смогла отвоевать Милагрос, – это право хранить письмо, а следовательно, определить день, когда ждать дольше будет уже нельзя.
В этом письме, так же спокойно, как в прошлых письмах, Даниэль рассказывал о климате в Чикаго, о последнем фильме Чаплина и о сюжете романов, которые он читал. Рассказывал с той же ироничной быстротой, с какой он однажды упомянул о жизни основателя скаутского движения или в другой раз описал размеры Манхэттенского моста, строительство которого заканчивалось в этом году в Нью-Йорке. Своим неровным и веселым почерком Даниэль сообщал Эмилии, что она некоторое время не будет получать вестей от него. Мадеро самовольно покинул свое поселение в Сан-Луис-де-Потоси и приехал в Техас. Оттуда он и те, кто был против переизбрания Диаса, распространили документ, объявлявший недействительными результаты выборов и призывавший начать восстание двадцатого ноября, в шесть часов вечера. Даниэль собирался пересечь границу, чтобы примкнуть в Чиуауа к группе батраков и шахтеров, которые примут участие в восстании, призванном пробудить страну от ее летаргического сна.
Сообщив эту новость, Даниэль далее советовал ей прочитать партитуру третьей симфонии одного австрийского еврея, способного посадить в один оркестр двадцать корнетов и семнадцать тромбонов. «Если бы он не был из Вены, он бы наверняка был из Гуамучиля». Затем он прощался с ней поцелуем в губы сверху и еще одним в улыбку снизу.
Эмилия медленно дочитала до конца, свернула письмо с невозмутимостью, удивившей ее тетку, и ответила ей сюрпризом на сюрприз:
– Риваденейра приедет в три часа на обед, – сказала она с улыбкой примерной девочки. Потом отыскала в своей комнате виолончель, о которой давно забыла, и, обняв ее, провела по струнам смычком, вырвав из нее красивый и мрачный звук. В нем она сжигала свою боль, поклявшись не превращать ее в слова.
