Игорь вдруг почувствовал непреодолимое желание поцеловать Нику. Осторожно дотронулся пальцами до ее щеки, придвинулся поближе и вдохнул легкий цветочный аромат духов, прошептал: «Я правда скучал», – и притянул ее к себе… Губы устремились навстречу друг другу, и…
…и раздался невообразимый грохот. Подскочив, влюбленные побежали в соседнюю комнату. На полу дружно лежали: перевернутая тумбочка с отломанной ножкой, алюминиевая кружка и Леська.
– Извините, – развела она руками, – неувязочка вышла.
* * *
Хрустнув маринованным огурцом, Максим Григорьевич испытал неописуемое блаженство – в комнате наконец-то стало тихо. Капитолина Андреевна попросту находилась в шоке, а неумолкающая ни на секунду Ларочка выскочила на кухню за поспевшей в духовке курицей.
Ларочка оказалась совершеннейшим недоразумением.
Теперь Кочкин знал, зачем ее приглашают на похороны – своим раскатистым пением она наверняка с легкостью поднимала покойников из могил. А уж когда она начинала читать речевки и стишки, то хоть «караул» кричи и беги без оглядки. Капитолину Андреевну она сразу же стала называть «мамой», а Максима Григорьевича – «лапусиком». Кочкин хоть и сходил с ума от происходящего, но, чтобы насолить матери и отбить у нее всякую охоту к поиску невест, из последних сил изображал на своем лице заинтересованность и даже спел с Ларочкой дуэтом: «Калинка, калинка, калинка моя…» Его голоса, правда, слышно не было, но, как говорится, – главное не победа, а участие.
Капитолина Андреевна в первый раз за всю свою жизнь почувствовала настоящую боль в сердце, язык уже полчаса как онемел, а в коленях стреляло. Про уши можно было и не говорить, их заложило, наверное, на добрый десяток лет. Ларочку она уже ненавидела и пребывала в абсолютном шоке от того, что Максимушка, кажется, нашел с ней общий язык. Капитолина Андреевна была готова убить двоюродную сестру и мысленно точила топор и пристраивалась с ним к ее морщинистой шее. Как можно было порекомендовать такое «сокровище», она решительно не понимала.
– А вот и я, мои дорогулечки, – внося в комнату большую желтую тарелку с почерневшей курицей, пропела Ларочка. – Немного подгорело, но мы же с вами не буржуи какие-нибудь, чтобы нос воротить от вполне пригодного в пищу куска мяса. А вы почему, мама, такая грустная?
Капитолина Андреевна, почувствовав жар и холод одновременно, испуганно дернулась и замотала головой.
– Я вам ножку положу и гузку, эх, до чего же люблю куриные гузки, сама бы съела, но так уж и быть, ради вас, мама, готова с такой вкуснятиной расстаться.
