— Уж тороплюсь, скоро, чай, закипит.
Я же у пушечки прицел поправил да сунул в запал фитиль. Она как грянет! А в стволе там пулек было набито, верно, полмешка. Полетели они, как пчелы, облаком, и сразу двух литвяков наземь повергли.
Тут я за рушницы схватился, выпустил оба заряда, а попал ли — не знаю: снизу с подошвенных боев много зелейного дыма пошло, мне глаза заело.
Ивашке велел пищали заряжать, сам с затинной тружусь: ее-то не в миг зарядишь. Тут снизу мне кричит инок Кирилл:
— Скидывай, Данило, вали их!
Вижу я, и впрямь уже лестница приставлена. Я в нее рогатиной уперся и отпихиваю; насилу вместе с Федотом повалили, да упустили рогатину. Потом вылили мы латинам на головы дерьма кипящего. А Кирилл внизу из подошвенных боев копьем их колет и из лука стреляет.
Осталось семеро врагов живых. Тут мне Ивашка пищаль подает. Я выстрелил, да так метко, сам удивился: точно в рожу поганую попал литвину, и шлем стальной не защитил его. Тут остальные четверо показали тыл и укрылись опять в овраге. Одну-то лестницу бросили, другую с собой уволокли.
Сделалась нам передышка. А кругом лютый бой кипит. И наши все разъярились и бьются, как львы, даром что недужные да голодные.
Совсем темно уже стало, только луна светит да огни полыхают от зажженных литовских щитов и турусов.
Литва покатила по углической дороге туры и наряд, хотели пробить ворота Конюшенные. А по ним наши стали стрелять с башен Соляной, Каличьей и Плотничной огненными ядрами, и их осадные хитрости подожгли. А когда враги мимо моего места проходили, то повернулись ко мне боком. Тут я по ним из пушечки снова выстрелил, и из пищалей добавил.
Появились новые литовские рати. А я вошел в раж удивительный, словно демон в меня вселился: никаких мыслей в голове не стало, только по стене метался от бойницы к бойнице, стрелял да копьем колол, лестницы отпихивал да лезущим на стену врагам скверные очи известью засыпал.
Не знаю, долго ли продолжалось все это, да и не помню ничего толком, все в разуме моем смешалось. Одно лишь помню, как пролетела меж зубцов стрела, и Ивашку моего насквозь проколола.
Тут я не сдержался, поплакал немного, но дела своего не оставил: велел Федоту всё из котла на латин вылить скорее и пищали мне заряжать. И бился снова.
Наконец отступились окаянные, побросали щиты и турусы и с позором побежали прочь. Наши же тотчас город отворили и малым числом вдогонку им кинулись; коих побили, а коих живыми взяли: три десятка нахватали пленных. Будет кому жернова вертеть.
