А я пошел на указанное мне место, на стену с полуночной стороны города, между Каличьей и Соляной башнями. Оборонять же мне надобно было три зубца с бойницами, а в помощь мне дали мальца Ивашку семилетнего и старца Федота, недужного и подслепого. А снарядились мы пищалью затинной, да еще двумя рушницами, да копьем длинным, да двумя рогатинами, да тремя коробами с известью, да козою, а в котле вар с дерьмом, да пороху и пуль взяли довольно.
До полудня литва гудела в трубы, потом стихло. А полки их пешие и конные пока еще двигались в отдалении, за Княжьим полем и Мишутинским оврагом.
Стали мы ждать. Я Ивашку учил пищали заряжать, а Федот вар в котле помешивал да огонек поддерживал. Пришел пан Мартьяш, мое имение оглядел и сказал:
— Ну, Данило, у тебя все уряжено хорошо, да и место тихое, для приступа неудобное. Только пушечку свою ты разверни: она у тебя на Капустный огород смотрит, а ты ее в Мишутин овраг наставь. Противник может пойти оврагом, чтобы незаметно подкрасться; но их не будет здесь много. Те же, кто огородом двинется, побиваемы будут с Соляной и с Житничной башен. А ты туда наискось не стреляй, толку не будет.
Потом воевода Алексей проходил: не сказал ничего, только головой кивнул и как будто, показалось мне, утер тайком слезы: наверное, жалел, что воинского чина людей не осталось, и такой немощный народ теперь воюет.
Ждали мы до вечера. Солнце зашло, вокруг города поляки и русские изменники вдруг затихли. Не слышно стало ни труб, ни криков. И поползли они тихо, как змеи, со всех сторон к городу. И троицкие люди затаились и в тишине ждали. А виднелись только турусы и щиты рубленые на колесах, и медленно приближались они к стенам, а длинные лестницы по земле волочились.
Вдруг грянул верховой наряд литовский с Красной горы, и тотчас вражеские рати поднялись и устремились к стенам, и начали приступ всеми силами и хитростями.
У меня-то сперва было тихо, по слову пана Мартьяша. А Капустным огородом двинулась большая рать казаков. Их били с башен крепко, но многие все же достигли стены и стали лестницы приставлять. А их через подошвенные бои кололи и стреляли, а сверху камнями сыпали и огнем жгли. Я туда смотрел, зазевался. Вдруг Ивашка кричит:
— Лезут, Данило, ох-те мне, лезут, лезут!
Гляжу: из Мишутина оврага вылезло поляков с полста; выскочили на дорогу и бегом к стенам, а лестницы уже на бегу воздымают.
Я Федоту:
— Федотушка, голубчик, скорее, кипяти говно!
А он:
