— Сдуло, мил человек, сдуло. Не растет там ныне ничево. Вот и останные семьи в бега бросились. Кто в Песчанку, кто в город… Стало быть, помирать никому не охота…
— А вы почему остались?
— Дык как сказать… — Дед грустно крестится. — Куда я с родного погосту? Деды мои, тятя с матерью, жена тутося схоронены. Два сына в гражданскую… Куда я от них? Даст бог, перебьюсь как-нибудь. Вон сноха да двое внучков на руках…
— Вы местный уроженец?
— А как жа… Еще дед моего деда тутось поселился.
— Так… — Селивестров оглядывается, увидев сруб колодца, подходит и нему. — Это ваш, вы копали?
— Нет, тятя мой.
— Глубокий?
— Не шибко. Пять сажен. При мне копали.
— Камни были?
— Нету. Сплошь глина, суглинок, супесь… Вон в огороде я сам копал. Тамося та же история.
— Вода солоноватая?
— Дык как сказать… Мы привышные. Вот только мало ее. Летом, стало быть, аж до дна вычерпываем. Угощайтесь, не жалко. Бадья на месте. Не хороним…
Ваня Зубов с Гибадуллиным извлекают ведро воды, набирают в бутылки пробы. После этого поочередно прикладываются к краю ведра. Прикладывается и майор. Вода и в самом деле чуть солоновата на вкус — такая же, как во всех колодцах Песчанского района. Сделав несколько глотков, Селивестров разочарованно отходит от сруба.
— Вода как вода… — бормочет дед Лука. — Вот в сабуровском колодце — енто да! В праздники, стало быть, на чай да на еду оттудова берем. Хоть и далече… Сладка водица!
— В сабуровском? — вздрагивает майор. — Сладка? Где это?
— Енто на околице. Аж у старой поскотины…
— Вы не покажете нам?
— Можна. Отчегось не показать… — II дед Лука, опираясь на такой же, как сам он, почерневший, высохший березовый посох, семенит по улице, обходя редкие лужи.
Селивестров с надеждой глядит на его худую, сутулую спину и начинает волноваться.
— Глубокий ентот сабуровский колодец, — словоохотливо поясняет на ходу дед Лука. — Восемь лет тому меряли мужики. Аж пятнадцать сажен! Сруб лиственный — лес издаля привезенный.
— Кто его копал?
— А никто не знат. Кличут сабуровским, хошь усадьба та, сколь народ помнит, Пупыревых была. Тамося и сейчас Клавдя Пупырева живет. Мужик-то на войне…
Старая блестящая цепь ползет из колодца ужасно медленно. Так, по крайней мере, кажется Селивестрову. Большой, высоченный, он топчется возле древнего, как дед Лука, темного лиственничного сруба и ждет не дождется появления бадьи.
— Из деревянной посудины ента вода сладше, — тараторит не умеющий молчать дед, ему приятно угостить неожиданных гостей хотя бы водой. — Клавдя, тащи-ка ковшик!
