По дороге они разделились – большая часть отряда направилась в Верхнюю Ургу, а меньшая – около двадцати человек вместе со Шлыковым и Гурьевым, — дальше, в Харбин.
Отряд остался ожидать их в Алексеевке. Сам Шлыков, четыре казака для охраны и Гурьев отправились в город. Поселились сначала на постоялом дворе у Чудова. Шлыков собрался через русских сотрудников запрашивать аудиенцию, но Гурьев махнул рукой:
— Да вы что, Иван Ефремович! Так нам тут до самого морковкина заговенья сидеть придётся. Вот это в ящик для писем опустите, — он протянул Шлыкову узкий и длинный конверт жёлтой рисовой бумаги, — а завтра, с Божьей помощью, отправимся.
— Что здесь? — помахивая конвертом, хмуро спросил атаман.
— Письмо Сумихаре.
— А ты… по-японски?!
— Разумеется, — дёрнул плечом Гурьев.
— Н-да, — хмыкнул Шлыков. — Ох, узнать бы мне, кто ты таков… Ладно. Поверю и на этот раз. Пока не жалел, вроде.
— Так со всеми обычно бывает, Иван Ефремович, — улыбнулся широко Гурьев.
Перед крыльцом особняка, в котором размещалась резиденция генерала, Гурьев остановился и повернулся к Шлыкову:
— Пожалуйста, послушайте, Иван Ефремович. Пока мы будем внутри, ничего не произносите и ничему не удивляйтесь, во всяком случае, вслух. Если вы сделаете какой-нибудь неправильный жест или издадите неподобающий возглас, это может всё испортить. Молчите, что бы ни происходило. Договорились?
— Ну…
— Пообещайте мне это, Иван Ефремович, — Гурьев, не мигая, глядел в лицо атамана.
— Обещаю, — Шлыков не отвёл взгляда, но моргнул, и покосился на длинный свёрток в руках Гурьева.
— Отлично, — кивнул Гурьев. — Вперёд.
Они вошли внутрь и остановились перед офицером штаба, назвали свои имена. Японец сверился со списком посетителей:
— Его высокопревосходительство генерал Сумихара примет вас, господа. Оставьте ваше оружие.
Шлыков, еле слышно скрипнув зубами, так, что Гурьеву стало его даже жалко, отстегнул от перевязи шашку, вынул револьвер и грохнул на стол перед японцем. Тот повернулся к Гурьеву, который в этот миг одним движением развернул шёлк, и оба, — и японец, и Шлыков – ахнули: в руках у Гурьева засверкал полировкой ножен и золотом гарды тати,[8] – длинный, с заметным изгибом клинка.
— Этот меч – дар генералу Сумихаре. Никто, кроме слуги Сына Неба, не смеет прикоснуться к нему, — высоким, визгливым голосом со звенящими, вибрирующими обертонами, — так, как учил его Мишима, — пролаял Гурьев по-японски.
Офицер, вытаращив на него глаза, даже переставшие быть узкими от изумления, вскочил и вытянулся. Надо же, обрадовался Гурьев. А ведь сработало.
