— Да, — внезапно решилась Энди, недоумевая, почему ее заставило нервничать простое приглашение на ужин. — Ты можешь за мной заехать.
— Замечательно. Только скажи куда, — добавил Бен, вспомнив, что ему не полагается знать, где живет Энди.
— Разумеется. Я все напишу.
— Хорошо.
Допив чай со льдом, Энди поставила пластиковый стаканчик на поднос.
— Сегодня вечером ты хочешь поговорить о чем-то конкретном? Это имеет отношение к статье, которую ты пишешь?
— Да, — просто ответил Бен.
В конце концов, он собирается сказать ей, что никакой статьи нет. И никогда не было.
Надо надеяться, что Энди, узнав об этом, не влепит ему пощечину.
Ее родные перед ним в долгу за эту нелепую ситуацию. Будь он проклят, если не выставит им головокружительный счет.
Энди встала и взяла поднос.
— Мне пора готовиться к представлению.
Бен тоже собрал посуду.
— Удачного выступления. Или я должен сказать: «Ни пуха ни пера»?
— Я предпочитаю пуху и перу удачу, — улыбнувшись, ответила Энди. — Признаться, никогда не понимала смысла этой поговорки.
Бен рассчитывал, что и ему улыбнется удача. Что он найдет нужные слова для того, чтобы сказать Энди правду. Убедит ее простить обман, ведь идея эта принадлежала не ему. Возможно, ему даже повезет настолько, что он убедит девушку дать им двоим шанс проверить свои отношения — вдруг их связывает что-то более серьезное, чем просто физическое влечение.
Потребуется большая удача, чтобы осуществить все это за один вечер, печально подумал Бен. Затем слабо улыбнулся. В конце концов, его фамилия — Лак[1]*. Пока тридцать два года удача, как правило, была на его стороне.
Оставалось надеяться, что она не отвернется и на этот раз.
После обеда Энди была распилена пополам, сжата до невообразимо крошечного объема в ящике, который все уменьшался и уменьшался по мере того, как Мило отделял от него части, превращена в цыпленка и развеяна в облаке дыма. И все это она находила менее утомительным, чем каблуки-шпильки, которые были обязательной составляющей ее наряда. Возвратившись в гримерную, Энди сбросила туфли, как обычно, с шумным вздохом облегчения. Толстуха в пестром и мешковатом клоунском облачении, стаскивающая с головы взъерошенный рыжий парик в противоположном углу гримерной, рассмеялась.
— Энди, ты знаешь, что всегда издаешь один и тот же звук, когда снимаешь эти туфли?
— Знаю, — печально призналась Энди. — Господи, как я их ненавижу!
— Тогда почему надеваешь? — рассудительно спросила толстуха, расшнуровывая огромные башмаки.
