В своих ранних выступлениях он старался быть убедительным и логичным. Он сам сочинял свои речи и наговаривал их на диктофон.
— Слишком умно! — замечала жена, перепечатывая тексты на компьютере. — Они тебя не поймут и рассердятся. Не надо логики, только эмоции, не надо никаких нюансов и оттенков, только черные и белые краски, это им близко и доступно.
Она редактировала тексты, упрощала их и насыщала пафосом. Удивительно, как Галина Дмитриевна умела чувствовать, кому какой нужен пафос, что хотят услышать закавказские беженцы, тюменские нефтяники, московские студенты, питерские безработные с высшим образованием.
— Галя, но так нельзя! — восклицал он, тыча пальцем в отредактированный текст. — Это же глупость!
— Можно, — отвечала она, проницательно щурясь, — это политика, это закон толпы. Скушают, как миленькие, и добавки попросят. Не забывай, кто ты и кто они.
— Чем же я лучше? — кокетливо спрашивал он.
— У тебя есть харизма, — отвечала она с важным видом.
Это словечко только начало входить в моду, почти никто не знал его реального смысла, и в широких слоях населения возникала ассоциация со старым русским словом “харя”, бабки в деревнях так и говорили: за этого не будем голосовать, у него харизма толстая и противная.
— Ты хотя бы понимаешь, что это такое? Объясни, потому что я не понимаю, — говорил он, продолжая кокетничать.
— В переводе с греческого это богоизбранность, дар Божий. В переводе с современного русского — обаяние политического лидера, его лицо, его имидж. Получается не совсем адекватно, зато красиво.
До начала девяностых одной только харизмы было довольно, чтобы стать популярным политиком, создать свою партию-, получить голоса на выборах. Евгений Николаевич Рязанцев принадлежал к когорте демократических мальчиков, выросших на магнитофонных записях Галича и Высоцкого, на бледных самиздатовских ксерокопиях книг Солженицина и Авторханова. Всякая идеология ему претила, в том числе идеология денег. Какие деньги? Зачем, если есть народная любовь, когда есть харизма, единственная его идеология?
Каждое утро Евгений Николаевич смотрел в зеркало, на свое интеллигентное, благородное лицо, на свою бесценную харизму. Ее следовало холить и беречь. Он боялся поцарапать ее во время бритья. Он запрещал себе есть что-либо после шести вечера, чтобы утром харизма не была отечной и одутловатой. Он удалял щипчиками волоски из ноздрей, расчесывал щеточкой свои густые красивые брови, чтобы не торчали в разные стороны, вбивал специальные гели в кожу вокруг глаз. С помощью жены он научился ухаживать за своей харизмой вполне грамотно и справлялся с проблемами не хуже профессионального косметолога. Единственное, что портило его, это легкая желтизна кожи и белков глаз, последствия тяжелой желтухи. Он подцепил ее еще до брака, в университете, во время поездки в подмосковный колхоз, от одной молоденькой колхозницы, вульгарной, но сладкой и сочной, как одноименная дынька.
