Зимой Манхаттан угощает
Коктейлем ветра с мокрым снегом,
Приправленным бензинной гарью,
И сумерки свинцово-неприветны.
Великолепно! Это означает,
Что нет туристов отупелых,
Что без толку толкутся у качалки,
В которой он обдумывал рассказы –
Рассказы – мягко говоря – о страхе
А я зайду – мне мокрый снег не в диво.
Уйдет в свою каморку сторож,
И тут-то мы часок свободно
Поговорим опять друг с другом.
Уж день устал – светло, но лампы.
Теперь здесь город, – ну, как всюду.
А вот сто двадцать лет назад
В деревне Фордхам было пусто.
Домишко был совсем дешевым,
Почти игрушечным. Вот в этой спальне –
Кровать, и больше нету места.
Вирджиния в ней умирала;
Топить-то было нечем: мерзла,
И кошка грела умиравшей ноги.
А по дорогам ночью, под двурогой
Луной Эдгар скитался одичало,
Пока не поборол болезни,
Которую зовем мы жизнью.
Ну, вот, – холодный полусвет,
И я один у темного камина.
«Хозяин! Слышите ли вы? К вам – гости!»
Он тут – чуть слышен вздох за дверью,
Но мы друг друга понимаем:
Я все-таки чужой – и лишний.
Он вряд ли выйдет из потемок:
Стал подозрительным – затравлен
Он был тогда, а что нам в поздней славе!
Но не могу сейчас сдержать вопроса:
«Зачем, зачем тогда, в ненастный вечер,
Вы с братом Вильямом, матросом,
В Санкт-Петербурге не остались?
Ну, хорошо, участок, протокол, –
Но ведь Руси веселье тоже пити!
Об этом бы не стоило и думать!
А вы бы встретились тогда
С веселым смуглолицым человеком
(Вы хорошофранцузский знали).
Его рассказ про Германаи Лизу
Британцы поместили рядом с вашим,
С коротким примечаньем перед текстом:
"Два старых мастера живут вовеки…"
Там был другой – корнет гвардейский –
– Тот хорошо английский знал –
А ужас он носил с собою в сердце…
Вот эти бы вас поняли, как надо!
Ведь, всё равно, потом в России
Вы были, – скажем, точно дома…»
За дверью вздох, – иль это я вздыхаю?
Совсем смерклось, и сторож прерывает:
«Вам уходить пора: я закрываю!»
