Бабочка-Психея, ты – дневная,
Солнцу навсегда наречена,
Элевзинских ужасов не знаешь,
Пропастей без меры и без дна.
В глубях обитает Персефона,
Позабыв лазоревую твердь.
И незнающий, непосвященный
Думает, страшась, что это – смерть.
Откажись от солнечной Психеи,
Не страшись пещерной черноты:
Ты войдешь, и холодком повеет,
И во сне захолодеешь ты.
Ты проснешься в глубях посвященным
И в преддверьи встанешь, не дыша:
На пороге будет Персефона,
Страшная несмертная душа.
Поля уходят и сереют,
И греют ночь сухим теплом.
В прорыве туч – Кассиопеи
Двойной мерцающий излом.
Нависли и грядой железной
Легли на небе облака.
Седых небес слепая бездна,
Как мутный омут, глубока.
Но темноту беззвучно жалит
Живого золота клинок:
На миг клубятся, как поток,
Зарницей вспугнутые дали.
Тепло и сухо. День осенний
Похож на раннюю весну:
Ползут от голых сучьев тени,
И клонит ласково ко сну
Но листья золотисто-медны
На блеклой, выбитой траве,
И пусто, холодно и бледно
В стеклянно-плотной синеве.
И розов на эмали синей
Узор редеющих ветвей,
И разгораются живей
Кораллы-бусы на рябине.
Поздней-поздней осенью, к рассвету,
В час, когда всего сильнее сон,
В черный бархат с золотом одетый.
Вышел осторожно Орион.
Он был занят огнестрельным делом:
Тихо — так, что ветер не слыхал, –
Метеоров огненные стрелы
Он с размаху по небу метал.
Нежной дымкой, волокнистым газом
По небу струилась полоса.
На Быка с кроваво-красным глазом
Он пускал серебряного Пса.
А когда оранжевым и черным
На востоке вырезался лес,
Орион, сверкнув плащом узорным.
За эмаль зеленую исчез.
Медлительно светает в октябре.
Чуть голубеют облачные окна.
Забор в росе. На выгнившем ребре
Доски паук наткал свои волокна.
В усталом ветре, тихом и сыром.
С полей идет осенний, грустный залах.
Уже светло. Но спят глубоким сном
Сады в нападавших кленовых лапах.
И пылью серебристою блестят
Вьюнка сухие плети у балконов,
Неряшливый багровый виноград
И золото заржавленное кленов.
Его составил сам де-Браге,
«Весьма искусный астролог…»
На желтой рвущейся бумаге
Рисунок с тонкой вязью строк:
«…Здесь мною в символах записан
Прочтенный в звездах жребий той:
Под сенью скорбных кипарисов
Белеет камень гробовой.
И Жизнь угасшую рыданьем
Зовет бессильная Любовь –
К утрате тяжкой и нежданной
Отныне дух свой приготовь.
Над беломраморною урной
Блестит упорный тусклый взор
Зловеще-бледного Сатурна.
