— Привет! — сказал я, быстро и часто дыша.
Они меня не узнали, ясное дело, удивились очень. Мало ли кого они по ночам встречали, мало ли над кем измывались… всех разве упомнишь!
— Чё это он? — спросил низенький, коренастый.
— В лоб хочет, — предположил второй, высокий, в рубашке с Аллой Пугачевой на груди.
И все трое загоготали, как олигофрены.
Ну, я им напомнил, кто я и где мы встречались. Меня дрожь колотила. Они, наверно, решили, что это от страха. А я в этот момент не о них думал. Я о Таньке думал, о Поле, об отце, о матери в больнице… все разом промелькнуло, и я совсем ослеп от ненависти и кинулся на того низенького, который ударил Таньку.
Это описывать долго, а на деле получается быстро, почти мгновенно. Мы схватились трое на трое. Затем сразу стало тихо. Мы стояли и тяжело дышали — я, Таракан и Филатов. Двое убегали, продираясь сквозь кустарник, а один, самый высокий, тот, что с Аллой Пугачевой на груди, лежал неподвижно на земле.
— Это ты его? — свирепо спросил я Филатова.
Он посмотрел на свои руки, словно не узнавая их, пробормотал:
— Да я ж легонько, приемом… Он башкой об эту козу ударился. (О металлическую косулю то есть).
— Сматываемся! — деятельно сказал Таракан, озираясь.
Кусты закрывали нас от наблюдателей с веранды.
— Сматываемся! Ну! — нетерпеливо повторил Таракан.
— Погоди, — сказал я и наклонился над лежащим. Глаза у него были закрыты. Он побледнел и осунулся, в углу рта выступила кровь. На меня накатил страх.
— В скорую звоните! — крикнул я.
— Ты что, обалдел? Сматываемся! — перепугался Таракан.
— Оклемается он, — неуверенно пробормотал Филатов.
Мы все дышали как после тяжелого, долгого бега в гору. Я понял, что сейчас схвачусь с ними; распрямился и стал подступать к Таракану. Он отскочил. И Филатов невольно отшагнул. Они переглянулись и побежали по тропке к веранде, около которой был телефон-автомат. А у меня ноги вдруг подкосились; я опустился на землю рядом с этим длинным, у которого на губах вспенивалась слюна. Помню, я подложил ему свою куртку под голову, вытер ему лицо своим платком. Кажется, я его мысленно молил: «Ну, вставай же, балда! Вставай!» — но он лишь подергивался и хрипел с закрытыми глазами… пока опять не появились Таракан и Филатов.
— Сейчас приедут. Сматываемся! — опять заверещал Таракан, зациклившись на одном слове. Я не двинулся с места. И дождался: к веранде подкатила «скорая», и опять двое, опять мужчина и женщина (только не те, а другие) зашагали к нам по тропинке. Таракан и Филатов юркнули в кусты. Мужчина-врач склонился над лежащим, быстро прощупал ему пульс, приоткрыл веки — и мне:
