Мать давно уж покончила с этими воспоминаниями, схоронила их, так сказать, в шкафу под постельным бельем, чтобы не травить, значит, душу себе, да и мне заодно. Могла бы и сжечь, впрочем, но, видимо, не решилась. Кощунственно все-таки палить историю!
Мне опять захотелось взглянуть на эти старые фото, но тут зазвонил телефон: кто-то вспомнил обо мне.
Я встал с тахты и доковылял до аппарата. Это был Таракан. То есть Эдуард Тараканов, мой приятель. Он был уже в курсе событий и сразу взял деловой, организаторский тон, как это умеет. Так, мол, и так, Татьяна все рассказала, описала приметы этих типов, и он, Таракан, берется их разыскать. Судя по всему, это пролетарии из профтехучилища, их почерк. У него с ними давние счеты. Даю я ему санкцию на розыск?
— Валяй, ищи, — вяло согласился я и скривился: стоять было больно.
— Ну пока! — коротко ответил он, и я сразу же услышал голос Татьяны — быстрый, стремительный, с захлебом.
— Знай, я тебе не прощу, что ты меня вчера прогнал! Это свинство, ясно тебе? Как ты доплелся один, хотела бы я знать? Что вы задумали с Таракановым? Месть, что ли? Мало тебе досталось, еще хочешь, да? Посмей только! Здесь тебе не Сицилия!
Я взглянул на часы и, когда ее страстный, стремительный монолог закончился, сказал:
— Ровно три минуты.
— Что?!
— Ты болтала без передыха три минуты. Когда зайдешь?
— Никогда! — крикнула она и бросила трубку.
Я засмеялся и, забрав телефон, перенес его на длинном шнуре поближе к тахте, чтобы не надо было при каждом звонке вставать. Затем снова повалился на спину. Во рту была едкая горечь: ни есть, ни пить не хотелось, даже курить не тянуло. Прикрыв глаза, я представил, что Татьяна уже здесь, рядом — порывистая, нетерпеливая. Это видение мне никогда не надоедало; уже давно я засыпал и просыпался с ним. Телефон опять зазвонил. У меня мелькнуло: Шемякина! Наверняка она. Узнала как-нибудь и спешит выразить соболезнование.
— Ну? В чем дело? — грубо, без предисловий спросил я, сорвав трубку. Но тут же пришлось извиниться: это была Поля, а услышал ее голос и сразу как будто увидел ее лицо, тихое и ясное, как проталина в весеннем лесу.
— Ты почему дома? — удивилась она.
— Такое дело, — ответил я. — Меня выгнали из института. За аморалку.
— Нет, в самом деле. Случилось что-нибудь?
— Случилось, а как же! Я лежу в постели. Пластом лежу. Пожалей меня.
— Бедняга! — вздохнула Поля, и я почувствовал, что она улыбнулась. Не поверила, конечно…
— Теперь я инвалид. Буду передвигаться в коляске. Эх, жизнь!
