— Вот как! Не знал, — сказал он и замолчал, застыл за рулем.
Мы свернули на улицу Зеленую, действительно зеленую, всю в тени тополей.
— А вы чего не радуетесь? — спросил я, немного погодя. — Вы же пуд соли вместе съели. Однокурсники как-никак. Я бы на вашем месте здорово обрадовался.
— Так ты к нему едешь?
— А то куда же!
— Так. Понятно. — Он тормознул неизвестно зачем и опять прибавил газу.
— В аварию не попадите, Вадим Павлович. Плохо ведете.
— Хорошо веду. Я всегда так вожу. Ну как он?
— Отец-то? Постарел, ох, постарел! Старикашка дряхлый, трясется весь.
— Как? Почему?
— Ну ясно почему. От неправильного образа жизни. Истаскался. Мотается по стране, как бродяга. Ни кола ни двора. Жуткое дело! Так и под забором недолго умереть.
— Это правда?
— Ну да! Помогли бы ему. Взяли бы его под свое начало на завод. У него все-таки диплом есть.
— А он что, хочет вернуться? — опять рванул Любомиров свою телегу и опять в его голосе (если только мне не почудилось) прозвучал испуг.
— По-моему, да. — Я крепче обнял Татьяну: помалкивай, мол.
А он поверил, Любомирчик, поверил ведь, клянусь! Поверил, что отец может вернуться на круги своя и, может быть, даже вообразил, что тот делает попытки примирения с матерью! И плечи у него вздернулись. И затылок, серый, прилизанный такой, напрягся. И руки крепче сжали баранку. И он поехал было на красный свет, но вовремя опомнился. И замолчал досамой гостиницы.
— Передай привет отцу, — сказал он, когда мы вылезали из машины. — Пусть позвонит, если захочет.
— А вы не зайдете?
— Нет. Спешу, к сожалению.
— Ну, ясно, спешите, к сожалению. Спасибо за подвоз, Вадим Павлович. Мать увидите, скажите, что я жив.
— Как понять?
— Так! Я ушел из дома. Теперь вам лафа. Пейте чай сколько угодно. Никто вам не помешает.
С этими словами, взяв Татьяну под руку, я поднялся по ступенькам, спиной ожидая его оклика. Но он не окликнул, может быть, так обрадовался моему сообщению об уходе из дома, что лишился дара речи?
Я думал, что они сидят в номере в том же составе: Лиля, Поля, отец. Но там была одна блондинка в полном одиночестве. Она устроилась в кресле, подвернув ноги, прикрывшись пледом, и спала так крепко, что не услышала, как мы постучали и вошли.
Во сне у нее было лицо маленькой девочки: нежно-розовое такое, с приоткрытым ртом — ну, ангелочек и только! И сон, наверно, видела херувимски безгрешный о какой-нибудь тучке небесной, вечной страннице (прошу прощения у классика!) или о лазоревых цветочках в райской куще… Татьяна попятилась, взглянув на меня: куда это ты, мол, меня затащил? Я ее успокоил:
