— Что у тебя с руками, Ира? — заметил отец.
— Отрезать их надо и выкинуть! Жгут страшно… Надоели!
Я воспользовался моментом и быстро разлил вино по фужерам.
— Ну, разбирайте! — крикнул я. — Выпьем за глубокую старину, когда мы все были молоды! Тебе, отец, сколько, собственно говоря?
— Мне сорок три, мог бы знать, — хмуро отвечал он, пристально на меня глядя.
— Эх, старость не радость! Столько пережито, столько пройдено! Ты самый молодой среди нас.
— Что несешь! — резко сказал он. Но я уже не мог остановиться.
— Хорошо детишкам! Ни черта не понимают! Им что разрядка, что холодная война — все едино. Прошлого у них нет. Обмануть их дважды два. А мы, старики, живем памятью и опытом. Так, что ли, мать?
Она заговорила быстро и бессвязно:
— Не знаю я, что ты болтаешь, не понимаю я тебя, не хочу слышать твоей дичи несусветной…
— Тебе бы кляп надо! — круто скрепил отец.
Ну вот он и добился! Откуда ему было знать, что у меня «мальчики кровавые в глазах»? Я ведь только что смеялся, а тут вдруг вскочил на ноги:
— Что ты сказал — повтори!
— Костя! — Это мать.
У отца сузились серые глаза, окрепли скулы; он не шелохнулся.
— Сказал, что много болтаешь. В чем дело?
Я в бешенстве шагнул к нему.
— Рот хочешь мне заткнуть, да? Чем? Молочными коктейлями? Или… или… — задыхался я, — вот этими купюрами? — сунул руку под подушку и вытащил деньги. — Гляди, мать, что он мне дал! Две сотни!
— Не бесись, Константин, — негромко произнес отец.
Но я уже швырнул деньги — десяточки, десяточки, как голубки, полетели по воздуху и рассыпались на полу! — схватил плед и, завернувшись в него, как в тогу, захромал в другую ком-цату мимо отца, мимо матери.
Я завалился в кресло и сквозь прикрытую дверь (сам же захлопнул) услышал потерянное бормотание матери:
— Это большие деньги… надо их подобрать.
— Я сам, — сказал отец. Они замолчали. — Вот возьми ему на расходы.
— Оставь их себе, — ответила мать. — Ты уже не обязан его содержать.
Вот так она ему заявила, она-то, которая считает каждую копейку и ведет домашнюю бухгалтерию в особой тетради.
— Ладно, — сдержанно произнес отец. — Пришлю по почте, раз так. — И вдруг он впервые повысил голос, и в нем, клянусь, была страшная горечь. — Что ты сделала с парнем, Ирина! Он же неврастеником стал, неужели не видишь? Почему ты трясешься над ним, как клушка? Парню девятнадцать. Дай ему волю. Оба вздохнете свободно.
Я не выдержал, захлопал в ладоши и закричал: «Браво!»
— Он все слышит. — Это мать.
