Она разъярилась, даже кончик носа побелел, а глаза стали злые, как у рыси.
— По-твоему, Ивакин, я способна вымаливать у тебя подачки? За кого ты меня считаешь? За вторую Шемякину?
Мы здорово тогда поссорились (то есть она распсиховалась и убежала) и неделю без одного дня не встречались и не созванивались. Я извелся за эти шесть дней, чуть не заболел, и на седьмой, проклиная себя за слабость, вечером отправился к ней в общежитие. На полдороге мы встретились, и я поразился ее худому, измученному лицу. Но виду не подал, как поражен, лишь сказал:
— Привет, Сомова! Куда направляешься?
— А тебе-то что? В магазин за хлебом.
— Интересное совпадение! Я тоже в магазин за хлебом. Ты за черным или за белым?
Она огрызается:
— За серым! (А в руках ни сумки, ни авоськи, впрочем, как и у меня).
Ладно! Заходим в магазин, как примерные покупатели. Татьяна приобретает сдобу за семь копеек, я — какую-то дурацкую черствую плюшку за три копейки, на которую смотреть-то неохота. Выходим друг за другом молча. На улице я спрашиваю:
— Ну, теперь куда? За селедкой, что ли?
Она не отвечает, лишь впилась зубами в свою сдобу и озирается вокруг, будто заблудилась и не знает, куда идти дальше, в каком направлении… Стоим, жуем — жадно, остервенело; прохожие на нас косятся: откуда, мол, такие взялись, с какого голодного мыса?
— Как вообще-то дела? — спрашиваю. — Чем занималась шесть дней и шесть ночей? Как проводила досуг?
— Очень хорошо! Прекрасно! Ходила на танцы, в кино.
— Одна или с кем-нибудь?
— С кем-нибудь!
— Молодец, Сомова! Я тоже времени даром не терял. Бар посещал. Знакомства новые завел, то-се. — И чавкаю, чавкаю.
— Рада за тебя. — А сама чуть не подавилась куском. — Ну, пока, Ивакин! У меня свидание.
— Ох, черт! У меня ведь тоже. Опаздываю!
— Пока, пока, Ивакин. И не смей приходить ко мне.
— Никогда?
— Да, никогда!
— Ладно, договорились, — выдавливаю из себя, криво усмехаясь. — Поцелуешь на прощание?
— Нет! И знай: наше знакомство — ошибка. Я все поняла окончательно… ничего у нас с тобой не выйдет.
— Сам так думаю.
— Я брошу институт и уеду домой… чтобы тебя не видеть. Вот что я сделаю!
— Билет купить?
— Без тебя куплю!
— Давай, Сомова! А я вот что сделаю: лягу под трамвай, чтобы тебя не видеть.
— Пожалуйста. Никто не заплачет.
И пошла прочь — быстро, решительно, с расправленной спиной, точно обрела вдруг какую-то высшую, сияющую цель… а я скрипнул зубами, крутнулся на каблуках и двинулся в обратном направлении. Расстояние между нами с каждым шагом увеличивалось; мы удалялись друг от друга, как, предположим, странники в пустыне, отказавшие друг другу в глотке воды. Я точно знал, что она плачет, и сам, одурев от тоски, думал: повеситься надо! на всякий случай! пусть знает!
