Сильные руки обвили его шею, и хриплый голос произнес над самым ухом:
Тихо, детка.
Раздалось чье-то тихое хихиканье, и липкие пальцы коснулись полоски обнаженной под латексной футболкой кожи.
Арин, не раздумывая, ударил клинком вниз, рванул лезвие, одновременно оперся ногами о скорчившегося на полу визжащего от боли человека, оттолкнулся, напрягшись, почувствовал глухую боль в грудной клетке, но все-таки выскользнул из ослабевших рук того, чей затылок только что разбил о стену.
Задолбали, уроды, — выдохнул он, вкладывая клинки обратно, и кинулся бежать по коридору, зная, что на шум в этой части Метро, из боковых тоннелей может выбраться кто и что угодно. Ему показалось, что сзади он слышит не только визг раненного, но и легкие торопливые шаги, но уже не придал этому значения. Цель была близка, и думать ни о чем уже не хотелось.
Впереди забрезжил желтоватый свет, и Арин замедлил шаг, когда от стены отделилась высокая, горбатая фигура с неестественно длинными, тонкими плетями рук.
Пошел на хер, — на ходу бросил Арин, но человек вцепился плоскими, суставчатыми пальцами в его куртку и заныл высоким капризным голосом:
Узнай меня, пожалуйста, ну узнай меня… узнай… Ты же должен меня помнить… узнай, пожалуйста.
Арин остановился, посмотрел на вывернутый череп, длинный, лысый, покрытый коростой, на торчащий между зубов синий распухший язык.
Я тебе сто раз говорил, я тебя не знаю.
Узнай меня… ты меня должен помнить…
Не черта было жрать эту дрянь, может, тогда я и вспомнил бы, — огрызнулся Арин, — отвали.
Он вывернулся из немощных рук, пошел дальше, слыша позади себя тихое обреченное всхлипывание.
Арин пересек следующую залу, подошел к тяжелой, проржавевшей двери, привычно, не глядя, набрал код на замке, огляделся, потянул дверь на себя и проскользнул внутрь.
Тяжелый металлический пласт со скрипом вернулся на место, и Арин сполз вниз, потянулся рукой в карман, вытащил сигарету, поднял голову и встретил спокойный, чистый, прозрачно-легкий взгляд фиалковых, с яркой желтой каемкой глаз.
Привет, Тори…
Тори приподнялся с кровати, опершись на нее локтями, тускло блеснули металлические спайки, соединявшие края широкого, бордового шва на груди.
Ты опять пришел.
Я всегда прихожу, — сказал Арин, поднимаясь, подходя к небольшому стальному шкафчику, висящему на стене, открывая дверцы, — ты вообще не ешь, что ли? Я понимаю, не пьешь…
Это твое.
Идиот, — поморщился Арин и вытащил тяжелую бутылку, уже откупоренную, но почти полную, вернулся в центр комнаты, сел на стол, взял с него лист бумаги, на котором ярким зеленым, солнечно-желтым расплылись свежие, несмешавшиеся краски.
