Арин не успел ответить, разомкнул губы, впуская его язык, закрыл глаза, отдаваясь чувству защищенности и ласке сильных рук, скользящих по его обнаженному телу.
Я никогда не видел раньше твоих слез.
Я никогда раньше и не плакал. И сейчас не плачу, они просто текут.
Арин приподнял ладони, посмотрел на легкую дрожь пальцев:
Да что со мной…
Успокойся, — проговорил Макс, притягивая его ближе, заставляя раздвинуть ноги, гладя узкие бедра. — С тобой больше ничего не случится.
Арин сжал зубы, запрокинул назад голову, простонал:
Больно…
Макс сам почувствовал, что тугие мышцы внутри него напряжены и не поддаются давлению члена, не пропуская глубже. Но удивило его не это, а то, что Арин впервые в жизни пожаловался на боль, раньше он ее не замечал вовсе, чтобы с ним ни делали.
Но отступить Макс уже не смог, слишком сильным было вспыхнувшее желание обладать им снова, сводила с ума давно желанная близость его гибкого тела, его мягкого тепла. Возбуждало выражение его лица — такого Макс еще не видел, — Арин закусил губу, обреченно-ожидающе прикрыл лиловые влажные от слез ресницы. Возбуждало то, как он безуспешно пытается сдвинуть колени, то, как тесным горячим кольцом сжимают член напряженные мышцы.
Тяжелая, неприятная мысль пришла внезапно и заставила Макса, наклонившись, упершись на руки, сильным ударом войти до упора, не обращая внимания на то, что Арин судорожно сжал руки вокруг его плеч и задохнулся от боли.
Только не говори мне, что ты теперь под один член подточен, — глухо сказал Макс ему на ухо. — Раньше тебя устраивало все.
Арин закрыл глаза, разжал руки. Макс увидел, что выражение его лица изменилось — теперь на нем осталась лишь спокойная сосредоточенность. Но о чем бы он ни думал, он здесь, он рядом, его можно целовать, гладить, так же, как было и раньше, когда он был еще худеньким, белокожим мальчиком, умелым и опытным в сексе, доверчивым в душе.
Можно быть с ним… Избавиться от видения скользящих по его телу рук Ская, забыть о том, что в бреду Арин терзался мыслями о нем, часто произносил его имя, спрашивая что-то. Стереть это все, начать новую жизнь с новой ампулы кеторазамина.
С ним что-то не так, это ясно, шрамы на животе, боль, которую он ощутил от привычного проникновения, — это странно, но узнавать причины не хочется. Иначе он может рассказать что-то такое, что отнимет последнюю надежду на то, что он может быть рядом всегда. А ведь она только появилась, эта надежда. Четырнадцать дней. Его датчик. Кеторазамин.
