Сейчас работы ушли дальше, в глубинку, туда, где над горизонтом, выбеливая небеса, блестят и переливаются сотни электрических огней. Ничем не приглушенные, незатуманенные огоньки ярко блестят сквозь легкий и чистый степной воздух, и отсюда кажется, что вдали раскинулся большой город и жители не спят, а празднуют веселый праздник. А это ходят взад и вперед трактора и комбайны, убирают хлеб, торопятся выполнить план.
— Там мой папа работает, — сказала Аленка.
Ей никто не ответил.
— Хотите семечек? — стараясь задобрить Димитрия Прокофьевича, предложила она.
Гулько не ответил.
— Крупные семечки, — сказала Аленка, надламывая ломоть корзинки. — Тетя Василиса, надо?
— Молчи уж, — проворчала Василиса Петровна.
Предложить семечек молчаливой девушке Аленка побоялась и стала снова глядеть на дальние огоньки, блестящие, как драгоценные камни. Она смотрела, как они блестят и тухнут, исчезают один за другим как-то сразу, будто перегорают электрические лампочки. И с каждым исчезающим огоньком словно что-то обрывалось в душе Аленки.
Вот потух и последний огонек; оборвалась последняя ниточка, соединявшая Аленку с папой, с мамой, с совхозом; и осталась только пустая степь, и два крыла темноты по бокам машины, и сухой шелест колес, и луна на небе.
Дорога, черная полоса которой угадывалась между жнивьем, стала раздвигаться, расползаться шире и шире и наконец стала такой широкой, что пропала вовсе.
И машина уже не ехала по земле, а плыла, покачиваясь, по воздуху, и колеса ее бессильно вращались в разные стороны…
— Ты что же это, умная твоя голова? — послышался гневный голос Гулько. — Дорогу потерял?
— Я ее не терял, — возразил Толя. — Она сама кончилась. Степь да степь кругом.
Аленка открыла глаза.
Луна потускнела, и небесный обруч исчез.
Вокруг тянулась плоская, унылая степь, дикая, потрескавшаяся земля, покрытая прошлогодней тырсой, солеными лишаями и черными пятнами недавнего пала, рассыпчатые горки, нарытые сусликами, островки полыни и ковыля и еще той самой травки, с которой Аленка любила сдергивать султанчик и загадывать, что останется в щепотке — петушок или курочка.
Машина стояла. Из кабинки доносился спокойный голос Насти:
Спи, дитя, до вечера,
Тебе делать нечего.
А как будут дела,
Мы разбудем тебя.
— Да ты что со мной делаешь? — заговорил Гулько, поднимаясь и застегиваясь на все пуговицы. — Ты что — первый раз едешь?
— А то не первый. Конечно, первый.
Гулько остолбенел.
— Ой, лихо, батюшки! — ахнула Василиса Петровна.
