Где-то неподалеку от Брыкина покоился прах лектора-атеиста Кузьмы Алексеевича Петровского. Но Петровский молчал. Молчал уже пятый год: бессмертие души никак не укладывалось в систему его мировоззрения. Упорство это Виктора почему-то бесило. Утро обычно начиналось так: в мертвой тишине вдруг раздавался ерничающий голос:
– Многоуважаемый ученый му-уж! Кузьма Ляксеич! Добренького вам утречка на том свете!
– Виктор Андреевич! – вмешивался профессор.– Не стоит смеяться над убеждениями. Их осталось слишком мало.
– А ну вас к лешему,– огрызался Виктор и уходил к монаху.
Монах этот, похороненный здесь еще в шестнадцатом веке, был любимцем мужских душ и предметом показной ненависти – женских. Свои анекдоты из монастырской жизни он, похоже, выдумывал сам, во всяком случае, за четыре века ни разу не повторился.
К монаху не ходили только профессор и атеист. Атеист, значит, по убеждению, а профессор побаивался Веры Эдуардовны. Зато каждое утро он неизменно, подражая Канту, отправлялся на прогулки. А профессорша в это время изводила Брыкина разговорами: Брыкин ей нравился своей неиспорченностью.
– Ко всему привыкают, дорогой Иван Семенович, ко всему. Вот когда скончался Жан, я буквально не находила себе места. Но потом… потом мне подарили кота и я привязалась к нему, как к родному. Я даже звала его Жаном – в память о муже. Умирая, я просила положить со мной его фото, так и написала: «Мордашку моего пушистого друга». А они усыпили его в лечебнице. Бедное животное! Вы слышали, этой ночью он опять кричал. Он отчаялся найти меня здесь.
– Ну да, – соглашался Брыкин. – Как найдешь-то…
– И после этого мне будут говорить, что у животных нет души! – восклицала Вера Эдуардовна. – Пусть они чувствуют не так глубоко, пусть любят не так, как мы, но…
– А если он вас найдет, он кончит орать? – спрашивал Брыкин.– Уж больно жалостно орет.
– А я ему так и высказала: кончай орать. Кончай орать, говорю, и – все. Я от своего бурелома такого добра во как натерпелась, еще тебя слушать! Да провались ты, говорю, к монаху и с квадратными метрами со своими! Не больно заплачем, говорю! – сказал кто-то рядом…
– Душа…– продолжала профессорша.– Привыкнуть можно ко всему, но… Знаете, Иван Семенович, к чему никогда не сможет привыкнуть женщина, а?
– Ну?
– Не знаете? Ах вы, шалунишка! А подумайте?
– Не знаю,– честно сознался Брыкин.
– Женщина,– выговорила Вера Эдуардовна,– никогда не сможет смириться с невозможностью любить, чувствовать..Даже после смерти. Вы меня поняли? Нет, вы поймите меня правильно! – добавляла •она, когда Брыкин выжидательно замолкал.– Я говорю о высшей стадии любви, о слиянии душ. А душа… Вы курили, Иван Семенович?
