«Если», 2010 № 08 (210) | страница 58

Я ничего не знаю, барышня. Я ученый.

Что?

Я не ослышался?

Вам нужен день, когда в нашей реальности появится третий ковчег?

Вы, очевидно, не понимаете, для чего я вам это рассказал. А я рассказал вам все это в утешение. Есть некоторые сферы, куда науке лезть не следует. И вы туда не полезете. Но хотя бы будете знать, чего избежали.

Послушайте…

Да что за ерунда!

Я ведь еще не все рассказал. Еще осталась самая малость. Полагаю, она вас убедит.

Ковчег проехал мимо меня. И я не смел повернуться к нему, уходящему, поскольку зов был еще очень силен. Минуло несколько мгновений. И тогда я содрогнулся от крика. Я услышал, нет, я почувствовал столь сильный вопль, будто нескольким тысячам людей одновременно причинили боль раскаленным железом, будто им разом нанесли глубокую рану. Они кричали долго, не останавливаясь, захлебываясь болью, переходя то на хрип, то на визг. Я пытался заткнуть уши пальцами, но крик звучал не в ушах, а прямо в голове! Вдруг все стихло. Оказывается, я опустился на корточки… Поднявшись, я все-таки дерзнул обернуться. Но за спиной у меня уже ничего не было. Только марсианский пейзаж: рельсы, камни, песок, поднятый ветром…

Не убедил?

Так.

Тогда давайте покончим со всеми этими соплями. Год, день и час, когда со Скрытой горы сойдет последний ковчег, вы от меня не узнаете.

Наш разговор окончен.

Что… вы…

Ах вот оно как.

Очевидно, вы заранее решили заплатить эту цену.

Превосходная грудь. Чудесная кожа. И очень милый пупок.

Вы очень хороши.

И все же я говорю вам: нет.

Иллюстрация Владимира БОНДАРЯ

В очереди перед ней стояли две девушки немногим старше ее, но сами по себе, без родителей, стройные и длинноногие, и они приплясывали под музыку в наушниках — каждая под свою, и вещей у них всего ничего: чемоданчик с ручкой и на колесах у одной, стильный рюкзачок у другой…

Почему одних отпускают без родителей, других — нет? И вообще: почему одни — такие, а другие — совсем не такие?

Она исподтишка дала пинка тяжеленной сумке, которую мать побоялась сдавать в багаж, и отвернулась, но тут же уперлась взглядом в раздраженное отцовское лицо. «Столько денег угрохать, — явственно читалось в его глазах, — два года не ездить к морю, и ради чего? Они же нас унижают, будь мы какие-нибудь американцы, нас бы пропустили вон в тот коридор, где безвизовый въезд, а тут стой, как будто второй сорт…»

Она знала, что за унижение отца расплатится мать — мелкими придирками по любому поводу. А мать отыграется на ней, ведь не на своем же любимом Пасике… Называют пацана, словно он кот какой-нибудь, и потом еще что-то хотят от него.