– О боже! – воскликнула незнакомка. – Какая страшная картина!
– Не подумайте, – отвечала дама, – что я напрасно пугаю вас. Сейчас все эти ужасные вещи не имеют к вам прямого отношения; но девушке полезно знать, сколь не защищено наше сердце и как бдительно надо беречь его от заблуждений.
– Вполне согласна с вами, сударыня, – отвечала незнакомка. – К тому же мне кажется, что ни один мужчина, ни один возлюбленный, при самых прекрасных качествах, не стоит тех забот и тревог, какими мы расплачиваемся за любовь.
– Такая точка зрения, – возразила дама, – немного неопределенна; но, пожалуй, в общем она заслуживает одобрения. Так мало есть мужчин, знающих, что такое нежность и привязанность, так мало способных на истинную страсть, мы так часто и так незаслуженно становимся жертвами своей доверчивости и их вероломства, что было бы слишком рискованно сделать даже одно-единственное исключение. Вы же, более чем всякая другая, должны твердо знать – ради вашей же пользы, – что ни один мужчина не достоин потревожить ваше сердце. Пусть лучше вас отдадут тому, кого, может быть, вы ни за что не выбрали бы по собственному побуждению; жить для него будет для вас жестокой мукой; но не усугубляйте ее другой, жесточайшей: жаждой жить ради другого. Сердце ваше не будет счастливо, но вы, по крайней мере, не позволите растерзать его.
Дамы поднялись со скамьи. Вставая, моя незнакомка на мгновенье повернулась ко мне лицом, но отвернулась так скоро, что я не успел ею полюбоваться. Хотя я был взволнован ее речами, я все же не преминул пойти за ней следом. Однако, чтобы она не заподозрила, что я подслушивал, я шел по другой аллее, в надежде встретиться с ней на перекрестке.
То, что я услышал, преисполнило меня жестокой тревоги; впрочем, Жермейль, по-видимому, не был любим. Я испытывал большое облегчение от мысли, что соперник, которого я считал самым опасным, не стоит на моем пути. Но кто же тот, кого она одарила столь нежным воспоминанием, если не Жермейль? Порой у меня мелькала призрачная надежда, что это я. Я вспоминал, что и я смотрел на нее со смущавшим ее упорством, тысячи других подробностей тоже сходились. Не столько самомнение, сколько горячее желание оказаться этим прекрасным незнакомцем побуждало меня признать свое сходство с нарисованным ею портретом. Но радостная надежда тут же меркла под влиянием других мыслей, которые могли быть не менее справедливыми. Я пристально смотрел на нее; вероятно, по мне было видно, что я восхищен; но разве я был единственным мужчиной, который мог ею залюбоваться? Разве все мужчины, бывшие в театре, не разделяли мой восторг? Я видел ее один лишь раз, в Опере; но из подслушанного разговора нельзя было узнать, где и когда она встретила незнакомца, оставившего такой глубокий след в ее памяти. Слова ее могли относиться ко мне, но могли относиться и к другому. Более того: этот незнакомец уже не был для нее вполне незнаком. Значит, она виделась с ним вторично? Возможно, это все-таки Жермейль. Разве мне было известно, как и когда он с нею познакомился? «Увы, – восклицал я про себя. – Не все ли равно, кто он, если он – не я? Пусть это не Жермейль – мне от этого нисколько не легче». Предаваясь тревожным мыслям, справедливость коих меня убивала, я шагал довольно быстро и, хотя дал крюку, вскоре снова увидел мою незнакомку и очутился совсем недалеко от нее. Я так обрадовался, словно один вид ее мог подать мне какую-то надежду.
