– Нечисть я и довольно зловредная, это так. Дартин подскочил.
– Оно еще и разговаривает?
– Я не оно. Я Пустынный Кода, – обиделся Кода. – Я разговариваю.
– Кстати, Дартин, тебе придется взять часть груза на себя, – неожиданно сказал Конан.
Дартин удивился. Так удивился, что даже не стал ругаться.
– Что ты сказал? – переспросил он, не веря своим ушам.
– Я сказал, – спокойным, ровным тоном повторил Конан, – что тебе придется взять часть груза. Ты ведь не захочешь нести на спине Коду?
Дартина передернуло.
– Оно что, еще и ходить не может?
– Я не оно. Я Пустынный Кода, – скрипнул Кода. – Я могу ходить. Но я могу ходить медленно.
Дартин застонал. Ему было очень плохо: от жары, от жажды, от тревоги. Но больше всего, пожалуй, его выводило из себя непоколебимое спокойствие Конана. С каждым днем варвар становился все уверенней, словно черпал силы в бессилии Дартина.
Дартин опустился на песок. В глазах у него потемнело, в ушах застучала кровь. Его сильно затошнило и он сжал зубы, закрыв лицо руками. Конан бросил ему одеяло, которое Дартин схватил и машинально прижал к себе.
– Поспи, – предложил Конан. – Пойдем дальше ночью, когда станет прохладно.
– Ночью темно, – с отвращением сказал Дартин, заворачиваясь в колючее шерстяное одеяло.
– Ночью луна, – отозвался Конан.
– И вампиры, – мерзким голосом вставил Кода и в ту же секунду присел, получив от Конана увесистую оплеуху. Рука у киммерийца была тяжелая. Кода глухо заворчал и притих.
Конан осторожно потрогал его распухшее ухо. Болит ухо-то? – спросил он.
– Ухо-то болит, – жалобно подтвердил Кода. Ухо не просто распухло. Оно в полном смысле слова отваливалось. Тонкая розовая кожа была порвана, на месте ранки образовалась огромная болячка. Конан задумчиво рассматривал ее. Кода всем своим видом выражал покорность судьбе.
Порывшись в кармане, Конан вытащил круглую коробочку из толстого белого стекла – подарок Афзы. «Бери все, что дадут, не торгуясь». Улыбаясь, киммериец поковырял пальцем в густой скользкой мази темно-зеленого цвета и стал намазывать несчастное ухо. Кода сильно засопел и переступил с ноги на ногу. От мази распространилось зловоние.
Дартин натянул одеяло себе на голову. Он больше не мог выносить этого кошмара. Пустыня была алтарем. Огромным алтарем чужого божества, а солнце – ножом в руке небесного жреца. Дартину мучительно хотелось окунуться в спасительные воды атеизма, но ему мешали -вонючая мазь, отвратительная тварь из шахбииских песков, которая ныла и жаловалась, грязный бродяга Конан.
