Но разве при этом правда не утрачивает характер правды? Где граница между правдой и ее противоположностью, между откровенностью и хамством, между благословенной деликатностью и вопиющей ложью? Как могло случиться, что интересное мало-помалу стало противоположностью прекрасного, а добродушное, благожелательное – противоположностью притягательного, волнующего? Для этого достаточно было химически чистого раствора вежливости, разбавленного условностью в пропорции три к одному.
Или покажите-ка мне человека, который сказал бы актеру после премьеры: «Старик, скажу тебе откровенно: на эту роль ты не тянешь ни внешностью, ни интеллектом. И вообще, у меня давно уже сложилось впечатление, что таланта у тебя ни на грош. Ты ведь понимаешь, что я имею в виду?»
Бог свидетель, во многих случаях это была бы правда, чистая, как снежный кристаллик в километре от земли. Но куда с ней? Мы держим ее в уме, смело выписывая пируэты: «Давно ты не был так интересен, мой милый, очень своеобразная трактовка. Как-нибудь поговорим о ней поподробнее, но над этим еще нужно подумать. И потом – тут еще многое зависит от партнеров. Скажем, Унтеркорнглаубнерова была не на высоте. И пьеса спорная. Кстати, ты знаешь, что Унтеркорнглаубнерова собирается разводиться?»
В самом деле, представьте себе театрального критика, который диктовал бы машинистке рецензию в присутствии всех участников спектакля, хотя бы и невооруженных. Вообще, для правды полезно, чтобы тот, кто ее высказывает, и тот, кого она касается, находились на достаточном удалении друг от друга. Убывает же она с квадратом уменьшающегося расстояния. Ложь может быть подлой, вероломной или глупой. Эпитет «жестокий» употребляется только в сочетании с правдой.
Но давайте вывернем проблему наизнанку: вспомним о последствиях правды, высказанной людьми, слишком молодыми или старыми, для того, чтобы хотеть или уметь применять для нее подходящую упаковку.
К вам приходит в гости симпатичная подруга вашей жены, и ваш трехлетний сыночек спрашивает при всем честном народе: «Папа, ты сегодня не будешь щекотать тетю Алису на лестнице?» Или приходит к вам на чашечку кофе самый главный ваш начальник, вы сообщаете об этом своей тугоухой теще, и та спрашивает фистулой: «Который Гарванчик – тот самый, с которым ты делишься премией, а то он на тебя донесет, что ты не учел два вагона цемента?» И так далее, в таком роде.
Между тем ваш трехлетний сынок – то самое существо, которому вы вдалбливаете, что лгать дурно и бессмысленно, что ему простится любое прегрешение, если он добровольно и искренне признается в нем; что за вранье человек последовательно попадает в угол для наказанных, в суд, за решетку, в ад. Вашей теще, опять же, некогда заниматься деталями; ей уже за восемьдесят, и к тому же она слышит так мало новостей, что хочет поскорее во всем разобраться, раз уж вы удосужились ввести ее в курс событий. Оба располагают правдой, непоколебимой и сокрушительной.