Оро говорит что-то, чего я не улавливаю. Оба смеются.
— То-то я удивилась, когда ты заиграл на моей черепахе, — говорит Гермико.
— Понимаешь, — объясняет Оро, — я весь дом обыскал, вот не нахожу черепахи, и все тут. А потом просыпаюсь однажды утром — а она стоит в уголке. Я так обрадовался. «Добро пожаловать домой, Черепаха», — говорю. — Похоже, заметил, что я недоуменно рот разинула. — Мне эту черепаху Гермико подарила, когда мы были совсем детьми.
Смотрит на меня так, словно ждет осмысленного ответа. Мне полагается плясать от счастья по поводу того, что он отыскал-таки свою гребаную черепаху?
— Ну, музыкальный инструмент, на котором он сегодня играл. Я сама его сделала, специально для Оро.
— Настоящий панцирь морской черепахи. Когда Гермико мне его подарила, на нем было только семь струн. Я добавил еще две — для гармонии, — поясняет Оро.
— А как ты эту штуку называешь? Оро изумленно смотрит на меня.
— Черепаха. Я называю ее Черепаха. Ну, еще бы.
Тормозим у подножия высотной башни, что выглядит одновременно внушительной и построенной на скорую руку: она мерцает, точно мрамор, облепленный липучим целлофаном. Машина медленно ползет вниз по бетонному пандусу — и вот мы снова на многоярусной парковке. Оро вводит нас с Гермико в тесный лифт.
Лифт поднимается — и мы выходим в небольшой сад-оранжерею. За узким каменным мостом — ресторан, сзади огражденный выгнутой стеной стекла. Женщина в кимоно поспешает нам навстречу и, тараторя и кланяясь, ведет нас не в глубину помещения, откуда пришла, а по периметру сада. Рядом с каменным фонарем она раздвигает тканевую ширму из волокна рами — там за длинным лакированным столом расселись девицы в полотняных костюмах, лощеные мальчики в белых рубашках, парочка захребетниц из фэн-клуба в свалявшихся шерстяных кофтах, наброшенных на плечи, дабы защититься от губительного кондиционера, и группа мужчин средних лет в темных деловых костюмах. Едва мы вышагиваем из обуви и ступаем на татами, все они разражаются аплодисментами. Еще одно полотно выгнутого стекла обеспечивает нам невыразительный вид на ночную Осаку и освещенные краны гавани за нею.
Оро восседает на почетном месте в центре стола, я — слева от него, Гермико — справа. Бесконечные смены официантов в белых жилетах приносят подносы с едой, по большей части японской, хотя в одной из серебряных кастрюль с подогревом обнаруживается кок-о-вен[81], а в другой — гора картофельного салата. Девицы в льняных костюмах прохаживаются насчет моих навыков в обращении с палочками и, подозреваю, что, прикрывшись салфетками, еще и непомерный аппетит мой вовсю обсуждают, в то время как сами себе подкладывают рыбью жабру там, прозрачный ломтик цуккини — здесь. Оро, вооружившись керамическим графином, лично заботится о том, чтобы моя чашечка для сакэ не пустела. По ходу трапезы меня представляют веем и каждому, кроме как мужчинам в деловых костюмах в дальнем конце стола. У тех, как я заметила, на лацкане пиджака — по крохотной квадратной серебряной булавке.
