На обратном пути в деревню дядя на протяжении целого часа не проронил ни слова, но весьма энергически насвистывал мотив песенки — «Зачем нам спорить из-за денег» — и все это время физиономия его была грозно нахмурена. Наконец он до такой степени ускорил шаг, что я сильно отстал от него. Тогда он подождал, пока я почти поравнялся с ним, и сердито крикнул:
— Чорт побери, держись у моего борта, ленивый щенок! Или я должен каждую минуту замедлять из-за тебя ход?
И, ухватив меня за руку, потащил вперед, но когда добродушие, которым он был наделен в большой мере, а также раздумье одержали верх над гневом, он сказал:
— Полно, мальчуган, не вешай нос… Старый мошенник в аду… На худой конец и это приятно. Ты отправишься со мной в плаванье, мой мальчик. «С легким сердцем и с парой худых штанов обойдете весь свет, молодцы», как поется в песне!
Хотя это предложение отнюдь не соответствовало моим стремлениям, я не осмелился проронить ни словечка против него, опасаясь обидеть моего единственного в мире друга, а так как он был моряк до мозга костей, то ему и в голову не приходило, что у меня могут быть какие-нибудь возражения против его плана, и, следовательно, он не потрудился узнать, одобряю ли я его. Но это решение было вскоре отменено по совету помощника учителя, заверившего мистера Баулинга, что было бы тысячу раз жаль заглушать мои способности, которые рано или поздно, при надлежащем их развитии, несомненно обеспечат мне благоденствие на суше. Тогда щедрый моряк, несмотря на свои скудные средства, решил дать мне университетское образование и обеспечил меня деньгами на квартиру, стол и прочие расходы в городе, находившемся на расстоянии немногих миль от деревни и славившемся своими колледжами, куда мы в скором времени и отправились.
Но еще до нашего отъезда школьный учитель, ныне уже не преследуемый страхом перед моим дедом, отмахнулся от всяких приличий и не только осыпал меня грубейшими ругательствами, внушенными злобой, называя порочным, распутным, нищим, тупым негодяем, которого он обучал из милости, но и с ожесточением чернил память судьи (кстати сказать, доставившего ему эту должность), весьма прозрачно намекая, что душа старого джентльмена проклята на веки вечные, так как он со свойственной ему несправедливостью пренебрегал внесением платы за ученье. Такое жестокое обращение со мной, а также перенесенные мной раньше страдания навели меня на мысль, что давно пришла пора отомстить наглому педагогу. Потолковав с моими приверженцами, я убедился, что они верны своему обещанию поддержать меня, а наш план был таков. Накануне моего отбытия в университет я решил воспользоваться удобным случаем, когда помощник учителя выйдет помочиться, что он совершал регулярно в четыре часа дня, и запереть двери, дабы он не мог прийти на помощь своему начальнику. Затем я должен был перейти в наступление, приблизиться к учителю и плюнуть ему в лицо. Двум преданным мне школярам, самым сильным в школе, предстояло служить прикрытием; они должны были подтащить тирана к скамье, положить его на скамью и хорошенько отхлестать по голой заднице его же собственной розгой, которую мы намеревались вырвать у него во время борьбы. Если же нам троим не под силу будет с ним справиться, мы обратимся за помощью к другой партии школяров, которая охотно нас поддержит и воспрепятствует любой попытке выручить учителя из беды.
