и у тебя будет, да? Ты ведь говорила, что сделаешь, как только решишь, какой хочешь рисунок. А я не прочь сделать вторую: скажем, тантрическую змею, ползущую вверх по икре. Но я не об этом: эти классные парни не только дали нам билеты на завтрашний концерт — завтра суббота, верно? — но и достали пропуск за кулисы. Но и это не все, потому как — ну, угадай? — сегодня в десять я встречаюсь с ними в Роппонги, и мы отправляемся в «Ад» — танцевать, есть-пить, что захочется, и так до утра: естественно, все за их счет. Но и это не все. Они почти точно знают, что позже там появится кто-нибудь из музыкантов, может быть даже сам Джон! Донн! Диллинджер!!!
«Адом» именовалось самое популярное диско в Японии, а может, и во всей Азии. Впуск был выборочным (то есть поверхностно-снобистским), но Элали и Киёхимэ приятельствовали с европейцем-швейцаром, и он неизменно откидывал перед ними бархатный шнур. «Прошу, красотки, — говорил он обычно. — Будь я на десять годков помоложе, пошел бы сейчас танцевать вместе с вами».
Платить за вход подружкам не приходилось, но цепы в меню были такие зверские, что, проникнув в заветный зал, приходилось всю ночь довольствоваться парой бутылок минералки, по пятьсот йен за каждую. Иногда они вовремя вспоминали, что надо бы прихватить в сумке что-то съестное — «карманные крендельки», облитые черным шоколадом, или хорошо восстанавливающее энергию медовое печенье «Мэлон коллиз», — но даже и в этих случаях чуть раньше или чуть позже взгляд начинал тоскливо следить за официантами, разносящими крошечные, как чайное блюдце, пиццы с артишоками (две тысячи йен за порцию) или дразнящие ароматом солидные горки маринованных с чесноком креветок, чья стоимость составляла сумму, выдаваемую им (вместе) на две недели.
— Киё? Милочка? Скажи что-нибудь. Или ты в шоке от всех этих невероятных новостей? Вместо «да» можешь моргнуть два раза.
Киёхимэ слушала эйфорический монолог Элали со странным чувством отчужденности. Естественно было прийти в восторг, ведь «Porlock» — одна из ее любимейших групп, и совсем недавно, на втором курсе, она сделала на занятиях по искусству коллаж, целиком состоявший из фотографий Джона Донна Диллинджера, высокого, рыжего сочинителя и солиста-певца, автора текстов типа: «Ты действительно стала расти на мне / Как на перчатке бейсбольной плесень / Сначала она была как лишай / Но споры засеяны для любви». Но Киёхимэ была все еще несколько одурманена вином и заворожена сновидением. И хоть всепоглощающая страсть к Анчину вроде бы испарилась или сгорела в языках пламени, готовность прыгнуть в крутящийся водоворот диско, бодрствований до утра и «безопасного» (на деле безоглядного) секса с едва знакомыми и, в общем, безразличными мужчинами, еще не наступила. Даже после того как Элали расписала яркими красками прелести предстоящего вечера, Киёхимэ хотела лишь одного: свернуться в постели калачиком и размышлять об удивительной загадочности жизни, любви и снов. Ведь, конечно, не просто так ей явилось это поразительное видение дракона. Какой урок надлежало вынести из всего этого? Глубинное понимание необходимости контролировать свои чувства и думать о чувствах других людей? Или речь шла о чем-то более простом и более явном?
