Он сделал небольшую паузу. Талианна зарылась головой в складки его поношенной одежды и посмотрела на него снизу вверх.
— Я не буду говорить ничего такого, — продолжал Гедельфи. — Это было бы неправдой, понимаешь? Если ты чувствуешь скорбь, то скорби, и если ты в отчаянии, то не борись с ним.
Тыльной стороной руки Талианна стерла с лица слезы. У нее текло из носу. Она подняла голову, нащупала краешек своего платья и громко высморкалась.
— Бессмысленно с этим бороться, — продолжил Гедельфи после еще одной, долгой, паузы, как будто ему понадобилось время, чтобы подобрать слова, а может быть, и собраться с силами. — Знаешь, это судьба. Она ужасна и несправедлива и может казаться тебе бессмысленной, но так происходило сотни тысяч раз с тех пор, как появились люди, и случится еще сотни тысяч раз, пока существует человечество.
Талианна не поняла, о чем говорил Гедельфи. Мгновение она раздумывала, не скрыт ли в его словах какой-то смысл, который она сразу не уловила. Но Гедельфи, наверно, был просто стар и болтал чепуху, как иногда болтают старики, причем убедительно, как они это умеют. И все-таки она спросила:
— Почему же тогда так больно, Гедельфи?
— Потому что в такие моменты мы понимаем, что ранимы, — ответил слепой. — Знаешь, дитя, это так просто, что, может быть, как раз поэтому многие никогда так и не поймут. Мир полон несчастья, но поскольку он велик, и горя так много, — Гедельфи пронзительно рассмеялся, — большая часть несчастья случается с другими. И это придает нам силы.
— Силы? Как это?
Гедельфи кивнул.
— Потому что это случается с другими, а не с тобой. Ты чувствуешь себя в безопасности, потому что ты продолжаешь жить, тогда как рядом с тобой другой тонет в болоте. Твой дом не может сгореть, потому что молния ударила в дом соседа, а ты уверен, что заговорен даже от ран, потому что не на тебя, а на твоего брата напали волки и растерзали его. Конечно, — тихо добавил он, невесело рассмеявшись, — ты точно знаешь, что это неправда, ведь у тебя есть разум и ты можешь сосчитать на пальцах, что когда-нибудь очередь дойдет и до тебя. И все равно ты в это не веришь, пока несчастье не случится с тобой. — Он вздохнул. — Вот отчего больно, дитя. Это не любовь, когда женщины плачут на могилах своих убитых мужей. Это страх. Страх и гнев, потому что у них что-то забрали. Ты оплакиваешь этот город, своих родителей и друзей, и ты думаешь, что это скорбь, и пока ты хочешь так думать, думай. Но это неправда. Ты плачешь, потому что их у тебя забрали. Потому что у тебя забрали то, что принадлежало
