– Нет пределов тому, что требует от тебя умирающая система, Гипноджерри, – засмеялся он, обнажая скобы на зубах, похожие на кастет. – Только ограниченная земля может покончить одним ударом с правом на звук и правом на тишину.
– Он сослался на ремень законов, которым ограничили деятельность людей со склонностью к размышлениям и наслаждению.
– Из страха, что подражатель восстанет в счастии и смехе. Не то, чтобы глубинное вовлечение смысла для публики звукоизолировано безразличием. Печально, как галеон в бутылке.
Его руки перепрыгнули на старый восьми-канальный пульт. Он с ленцой работал со звуком искусственной фразы “вам нечего бояться” – тот реверсировался, усиливался, щёлкал, как хлыст.
– То же самое они проделали со мной – пытались послать меня в клинч за хранение хезилтина. – Это был прикол, ведь кокаин замедлил бы мысли Доггера до полицейских поползновений. У него восьмиканальный разум. – Это зависть гению, Джелл, чистая и кислая. Я чувствую жалость к ублюдкам, чтобы не злиться слишком сильно. Несправедливость звонит сквозь слои истории по заброшенному таксофону. Дай стрессу прорваться во внутренности, и окончишь в хирургии под беспечным ножом. Смотри. – И он проиграл слово “страх”, указав на экран, где звук воспроизводился в геометрическую сетевую форму, которая бурлила мыльными пузырями. Он побарабанил по клавиатуре, остановив форму, потом вывернул её наизнанку, как варежку.
– А теперь сыграем эту форму как шум, – сказал он и нажал ввод. Система издала худшее пердение, какое я только слышал.
Доггер пояснил, что нашёл способ выявить внутреннюю сущность записанных вербальных утверждений. Некоторые высказывания издавали дзенский звук гонга. Другие – особенно молодёжные – вой ветра в пустыне. Политики, одновременно тупицы и гады, почти всегда порождали претенциозность.
Вот итог длинной цепи экспериментов. Доггер выяснил, что замедленное птичье пение – это шум кита, а ускоренный шум кита даёт птичье пение. Обнаружил, что если реверсировать речь с заявлением об отставке Никсона, получишь заклинание дьявола на литовском с прекрасным произношением. Когда он услышал, что рейв-законы объявили вне закона повторяющиеся ритмы, он исследовал публикацию в подробностях мушиной лапки. Ритм требовал чередования звука и тишины, или одного звука и другого. Доггер размышлял, можно ли применить законодательство к повторяющимся несправедливостям и нелепостям, но эти виды деятельности оказались постоянным, словно цельнотянутым, космическим шумом. Только регулярные паузы этой космическости смогли бы создать бит. Вот почему рейвы оказались противозаконны – чтобы в несправедливости и нечестности не увидели части противоправного процесса.
