– Господин Стем.
– Ну вот, – простонал я, терзая его руку.
– Не надо меня целовать, – сказал джентльмен. – У меня простуда.
Лицо у Стема какое-то бессистемное. На его месте я бы спрятал его под бородой, но он предпочёл одни усы.
– Отец Брейнтри.
Пастор с метилированной философией выплыл вперёд.
– Может, вы сможете мне помочь, Отец, – сказал я. – Этот ваш “Ад”. Вроде бы огонь горит и горит, но проклятые никак в нём не гибнут, высовывают свои носы оттуда. Не слишком радостные вести для Всемогущего, правда? Мои вечные муки растут со скоростью прыщей, осмелюсь сказать – я хотел бы знать с определённой степенью точности, чего ожидать.
Островерхий и выдающийся, он пал жертвой слишком сильного отвращения для того, чтобы беседовать. Я же оказался лицом к лицу со строгим молодым очкариком с волосами, как острый конец навозных вил.
– Это Реджинальд Трейс из Донкастера, – сказала тётя Мейбл. – Что всё объясняет.
– Мой племянник Келтеган решил разориться на аукцион, – сказала она ему.
– Да, о тётиной поросячьей свинчатке говорит весь Лондон, а когда дело пахнет тупостью, пора уходить.
Тётю Мейбл отозвала очередная вкрадчивая карга, и Трейс тайно сообщил:
– Эти ваши отверстия приблизительно соответствуют человеческим ноздрям…
– Мои ноздри, да.
– Представляю, как жуки ползут оттуда в тёмный час. Не возражаете мне как-нибудь попозировать? Я художник. Я предлагал вашей тётушке выставить завтра на аукцион что-нибудь из моих работ. А, да, других вариантов нет, поскольку я участвую.
– Художник? Проказите с цветной грязью? Блик света достигает бессмертия на нарисованном яблоке рядом с ухмыляющейся девушкой, и что?
Но он уставился на меня, как человек на задании.
– Это мой слуга Гувер. Утверждает, что ни разу не видел голубей и торжества в мрачном прошлом. Нарисуйте его, если сможете. – Но едва я указал рукой, как Гувер растворился за дальней дверью. Я попробовал зайти с другой стороны. – Почему бы не съездить в пустыню Гоби? Они там рыскают по кустам в поисках такого таланта, как вы.
Ленивый, зевающий читатель – если бы я догадывался, что ждёт меня в комнате наверху, я бы нашёл более страстные доводы, чем этот. Но тем вечером я был сама невинность, когда домочадцы скрылись, и он проводил меня в кабинет, заполненный продуктами ущербного воображения. Каждый элемент обстановки нёс на себе холст, отягощенный несправедливо загубленным маслом.
– Вот это конкретно рисунок чего? – спросил я, тыкая пальцем.
